Холода в Занзибаре - Иван Константинович Алексеев
Следующий день опять был ясным. Игорь на тропе появился неожиданно, преградив Вике дорогу, и две или три секунды наслаждался ее по-детски бурным испугом. Не видишь, опаздываю, проспала, недовольно сказала она. Он пристроился рядом, приноровился к шагу, подхватил под руку. Если рабочий день начать с поцелуя, говорят советские ученые, резко возрастает производительность труда. Юмор, конечно, был так себе, но в ту минуту это было неважно. Он остановился, повернул ее к себе. Ну отойдем хоть в сторонку, притворно взмолилась Вика, кругом же одни шпионы. Когда сумели оторваться друг от друга, вдохнули воздуха, он взял ее за плечи: мятный холодок склер, в карих радужках чуть сбоку и сверху от черных зрачков – солнечные запятые. Этой осенью носят такой цвет глаз? – спросил Игорь. Это модно? Вика опередила: сегодня не смогу. Ну правда! Давай завтра? Хорошо? Тогда еще один поцелуй, чтобы у меня хватило сил дождаться. Нет, два! Вика засмеялась: одного хватит!
Мой приют у Беты Вика пока не посещала, все еще боролась с собой. Случалось, сопровождала меня в хождениях по присутствиям. Говорила, что любит гулять по Москве. Прогулки возникали внезапно. Я старался не навязываться звонками, но не выдерживал. Иногда Вика звонила первой. Что делаешь, спрашивала она, как будто пропавшие дни, когда время ползло на карачках, были не в счет. Убегаю в ОВИР. Можно с тобой? Почту за честь, церемонно ответствовал я, чувствуя, как разгоняется сердце.
У капитана ОВИРа было худое белое лицо. В первый раз, увидев ее, Игорь сразу подумал о миоме матки, хотя у анемий – десятки причин. Капитан всегда узнавала его и приветливо улыбалась. Эта показная, строго дозированная приветливость была обеспечена двумя билетами во МХАТ – капитан колебалась недолго, взяла. Игорь Алексеевич, я прекрасно понимаю ваше нетерпение… На столе зазвонил телефон, капитан сняла трубку. Из подслушанного разговора Игорь понял, что у нее сегодня день рождения. Хорошо, приходи, сварю тебе пару сосисок, сказала она, повесила трубку и продолжила прерванную фразу: …пока ничем не могу вам помочь. Улыбнулась. Поздравил ее припасенной шоколадкой «Вдохновение».
Вика ждала Игоря на улице.
Путь из Колпачного был извилистым – заходили к букинистам. Между магазинами Вика рассказывала о своих пациентах, просвещала Игоря в теории большого взрыва. Ее, кажется, всерьез интересовали все эти белые карлики, черные дыры, она даже знала слово «сингулярность». Удивительно, как в одной голове могли одновременно помещаться медицина, космология и литература. В книжном Вика быстро пробегала глазами корешки, ничего не покупала, и мы шли дальше. В Столешниковом Игорь ухватил воспоминания немецкого маршала Гудериана. Вику его выбор удивил – кто это такой, она не знала, а узнав, пожала плечами.
Когда уже выходили на улицу Горького, Вика вдруг вспомнила дом, где прошло ее раннее детство – он часто ей снился. Дом без оконных рам, с выломанными перилами на лестнице. На последнем этаже перекрытия отсутствовали, и в комнату, где она когда-то жила с родителями и братом, попасть можно было, только пройдя по бревну над пропастью. Где вы жили? – спросил Игорь. На Мещанке, сказала Вика, недалеко от 63-й больницы. Мы потом в ней учились, у нас там был цикл по кардиологии. Помолчала, глядя под ноги. А летом поехали на юг. И вот, представь, лежу на пляже, слушаю прибой. Помнишь шум прибоя? Пенная лапка накатывается – ш-ш-ш. Потом откатывается, скребет по песочку – ф-ф-ф. Вика засмеялась: ш-ш-ш – аортальный стеноз, ф-ф-ф – аортальная недостаточность.
Как-то в начале октября вместе с Викой мы почти час простояли у подъезда моего бывшего дома. В просвистываемой ветром арке раскачивался на проволоке фонарь и выбрасывал охапки света во двор. В 78-м отец с Надей и пасынком переехали жить в нашу квартиру на Волкова – Надину сдали, необходимость делиться со мной доходом отпала.
Отец вышел из арки. Он был в сером гражданском плаще, перетянутом поясом и все еще придерживал рукой черную, надвинутую на лоб кепку. Меня не узнал – на автопилоте пискнул ключом домофона. Я взял Вику за руку, втянул в полумрак подъезда. У лифта было светло. Здравствуй, пап. Это – Вика. В лифте отец поднимался, опустив глаза. Ему исполнилось 58. На щеках, на носу, на нижних веках – сеточки склеротического румянца. На кухне он занял свое обычное место – между столом и подоконником, сиявшим безупречной чистотой (Надя с сыном на осенние каникулы уехала в заводской профилакторий). Отец тяжело дышал – то ли от проблем сердцем, то ли от волнения. Понимал, что заявился я неспроста. Алексей Александрович, предложила Вика, давайте я вам давление померяю? И достала из сумки тонометр. Отец, как ни удивительно, безропотно закатал рукав, протянул через стол руку. Маме в вопросах медицины он подчинялся беспрекословно, как старшему по званию. 180 и 110, сказала Вика и покачала головой. С тщательностью студентки собрала анамнез. Голос у отца был глуховатый, звонкие тоны в нем появлялись только на предельной громкости. Потом она долго рылась в потемках бездонной холщовой сумки, наконец извлекла на свет серебристый блистер. Лекарство сильное, сказала она, хорошо бы взглянуть на ЭКГ. Отец ушел в комнату и вернулся с розовым рулончиком – Надя недавно вызывала скорую.
Отец рассасывал под языком выданную таблетку, Вика, свесив к столу пшеничную прядь, строчила назначения, подробно расписывая нюансы приема. Достал из портфеля Гудериана. Мемуары советского генералитета отец презирал: врут; делал исключение только для Жукова. Я положил книгу на стол и подвинул ее к отцу. Вот пап, от меня, на память. И дал бумагу с ручкой. Под мою диктовку, продавливая лист крупными буквами, отец уже во второй раз согласился выпустить сына на свободу. Размашисто поставил крупную подпись. Приклеенная к моему лицу улыбка тут же отвалилась.
Мы целуемся с тобой на лестничной клетке. Я хочу тебя. Чувствую, как через поцелуи ты проникаешь в мою кровь и разносишься по капиллярам, внедряешься в каждую клетку. Такое у меня впервые. Что же будет, если?.. Моя ненависть расстраивает тебя до слез. Он же отец, шепчешь ты. У меня нет больше отца, говорю я, и трогаю языком твои соленые щеки.
Мозг перестал контролировать чувства. Защита из здорового цинизма, который Игорь культивировал в себе после развода, вышла из строя.
От близости Вики, ее запаха, блеска ее глаз, воровавших свет фонарей, от тепла ее руки, забравшейся в карман его куртки, Игоря развезло – он позволил себе быть сентиментальным. Открывал Вике то, что не открывал никому. И никогда. О том, какая
