Перья - Хаим Беэр
Мать рассмеялась, позабыв на мгновение, что она сердится на отца, и сказала, что ее бабушка, да пребудет с ней мир, наивно считала кровавые апельсины гибридом помидора и померанца. Но услышать подобную чушь от отца, потратившего столько времени на изучение ботаники, она никак не ожидала.
Отец прикрыл глаза, и на губах у него появилась едва уловимая улыбка — такая же, как в тот день, когда его упорхнувшая душа вернулась в свое гнездо.
Глава третья
1
С уходом Риклина отец тоже выскользнул из дома. Во дворе он несколько раз воткнул в рыхлую землю нож, которым гость резал кровавый апельсин. Госпожа Адлер, все еще мывшая окна своей квартиры, оторвалась от работы, пригладила пальцами редкие, непричесанные волосы и спросила, не собирается ли отец открыть у нас во дворе питомник для выращивания ножей. Отец сдержал улыбку и, не поднимая глаз на страдающую базедовой болезнью соседку, ответил, что дочери раввина пристало знать, как возвращают в кошерное состояние молочный нож, которым случайно нарезали мясо.
Мать, вопреки своему обыкновению, поджидала отца у порога. Когда он вошел, она тронула его за плечо и тихо сказала, что им нужно посоветоваться насчет меня, пока не упущено время и я еще не угодил в расставленную Ледером ловушку. Отец с самого лета чувствовал, что мать недовольна им, и теперь, не желая ее раздражать, пообещал, что вечером не останется на ежедневный урок Талмуда, который проводит рав Симха-Зисл, и вернется из синагоги домой сразу после молитвы.
Впервые за долгое время отец с матерью сели ужинать вместе. Дверь на кухню была закрыта неплотно, и до меня доносились их приглушенные голоса. Через полчаса мать распахнула дверь и сказала, чтобы я зашел в кухню и дождался, пока отец закончит послетрапезную молитву, потому что ему нужно со мной поговорить.
Сидевший у небольшого стола отец беззвучно шевелил губами, водя ножом по клеенке, украшенной изображениями сердец с голубым орнаментом. Мать, повязав фартук, отвернулась к раковине, но, прежде чем взяться за мытье посуды, она все же сказала, что чуть не поседела сегодня, когда я появился у портнихи Багиры в обществе этого прохвоста. И она не станет требовать у меня ответов на все терзающие ее вопросы лишь потому, что боится за свое слабое сердце.
— Ты первый в нашей семье оказался так падок на общение с мерзавцами, — продолжила мать, бросив взгляд через плечо на отца, который молча собирал крошки в кучку, глядя на стоявшую на подоконнике номинальную свечу. — Да-да, — сказала она, указав на свечу покрытой мыльной пеной рукой. — Расскажи своему дорогому сыну, что творил в Вене дер алтер бохур[96].
Отец сердито скрипнул зубами и, сделав вид, что не расслышал ее слов, спросил у меня, почему сын господина Рахлевского давно не заходит к нам. Он стал нахваливать моего одноклассника и назвал его образцовым мальчиком, отметив, что Хаим пишет замечательные стихи и рассказы, которые публикует «Давар лиладим»[97], и что его рисунки, вывешенные у входа в директорский кабинет, украшают вестибюль нашей школы. Мне было бы лучше дружить с Хаимом и с другими моими сверстниками, а не проводить время в обществе странного взрослого человека.
Уловка отца не заставила мать замолчать, и она сообщила, что первая жена отца, день смерти которой как раз сегодня, хорошо знала Ледера в его венский период. Мне было бы очень полезно услышать кое-что из того, что отец знает о нем. В этом случае, надеялась мать, я прозрел бы и не поддавался коварным ледеровым чарам.
— Перестань, зачем ворошить теперь эту пакость, — взмолился отец, разбросав ножом хлебные крошки, собранные им со всего стола. Он перешел на идиш, однако произнесенная им фраза оказалась понятной:
— Тому, что зарыто в землю, приличествует молчание.
Но мать было не остановить:
— Когда Ледер издохнет, его нужно будет похоронить задницей вверх, чтобы всем было ясно, чем зарабатывал себе на жизнь этот адуламитянин![98] В Вене мерзавец не обошел стороной ни одного притона! И с чего это ты замазываешь теперь штукатуркой его похождения? Ведь это Ледер, никто другой, совратил Абале Ципера и утащил его в свои объятия от молодой жены, которая до сих пор не оправилась от позора.
— Хватит, хватит! — глухо сказал отец и закрыл лицо руками. — Ведь и ты, в конце концов, понимаешь, что ребенок должен относиться с почтением к своим учителям…
Ни он, ни мать не знали тогда, что Ледер сам рассказал мне кое-что о тех днях в нашу вторую встречу, состоявшуюся примерно за год до этого разговора.
2
Через неделю после нашей первой встречи у здания «Сансур» я снова увидел Ледера, теперь уже во дворе своей школы, где он стоял, поджидая меня. Я заметил его из окна еще во время урока Торы, на котором наша учительница госпожа Шланк рассказывала о совершавшихся с помощью птиц колдовских ухищрениях Балака[99]. Пышные рукава ее платья ходили волнами, когда она взмахивала руками с короткими, крепкими пальцами, в тот час таинственно напоминавшими когти хищной птицы. Учительница показывала нам, как Балак хватает зазевавшуюся в траве птицу, подбрасывает ее в воздух, а затем запускает в клетку, где перед ней совершается воскурение, заставляющее ее подать голос.
Закрытые тетради лежали перед нами на партах. Классную комнату заполнял громкий голос учительницы, с большим пафосом излагавшей события, случившиеся в тот день на горе Пеор[100]. Госпожа Шланк встала со своего места, стряхнула с юбки остатки мела и повела речь о том, как огорчился Балак, увидев, что выпущенная им птица распустила крылья над пустыней и безвозвратно улетела ввысь, преследуемая пламенем, которое касается ее крыл, но не может ее остановить.
Эту часть своего рассказа она сопроводила широким движением руки в сторону распахнутого окна, за которым виднелись высокое небо, промытое недавним дождем, и линия горизонта над Армон-ѓа-Нецивом[101] с клубящимся там, вдали, шлейфом серого дыма. Внизу среди луж расхаживал Ледер. Время от времени он останавливался и что-то чертил на мокрой земле кончиком своего зонта.
Учительница, вернувшаяся тем временем на свое место, сообщила, что Балак был хитрым злодеем и что он хорошо знал, чем соблазнить Бильама, который хоть и был величайшим пророком народов мира, оставался легкомысленным разгильдяем. Он отрастил себе чуб и сквернословил, а это, разумеется, помогло Балаку, умевшему заколдовывать птиц, увлечь и его своей безумной затеей. Но моего внимания не
