Магазинчик бесценных вещей - Лоренца Джентиле
Вообще, каблуки выглядят помехой даже здесь, пока она лавирует между столиков и разбросанных по полу вещей. Пробирается ко мне, изо всех сил стараясь ничего не задеть, чтобы не испачкаться.
– Маргарет? – осмеливаюсь спросить я.
Девушка бросает недоумевающий взгляд на мой рабочий комбинезон и задерживает его на защитных ботинках с усиленным носком. Я инстинктивно делаю движение ногами, чтобы их спрятать, но усиленные носки не такая уж дурацкая идея, хочу я ей сказать: никогда не знаешь, что может свалиться тебе на ногу.
– Я из агентства UpHigh[14], – наконец отвечает она.
– А, из агентства.
– Не просто из агентства, а из самого лучшего агентства. Если интересно, можете отправить имейл на адрес…
– В каком смысле?
– В таком, что наше агентство занимается продажей этого объекта, – напыщенным тоном объясняет она мне, возясь с пластиковой табличкой. На ней и правда огромными буквами написано: «ПРОДАЕТСЯ». Она ставит ее на пол и достает из сумки двусторонний скотч.
– Магазин выходит на тихую, но проходную улицу, рядом элитные жилые комплексы, недавно построенные на территории бывшего завода. Район растет и развивается. В двух шагах Навильо. Все бумаги в порядке. Можете быть уверены – это будет хорошее вложение.
– Ну… а как же Дороти? И Маргарет?
– Вы первая, кто заинтересовался. Если хотите узнать подробности, напишите нам на почту, и мы согласуем дату и время просмотра.
Я не поднимаю глаза, чтобы не рассмеяться.
– Но ведь я уже здесь…
– Вы здесь, но мне через минуту уже надо быть в другом месте, – отвечает она, совладав со скотчем, и тут же проверяет телефон. – Вообще, мне надо быть в другом месте уже гораздо меньше, чем через минуту!
Я сжимаю одной рукой пакетик с едой от Анджелины, другой – лямку рюкзака. Кажется, я не очень улавливаю суть.
– Маргарет продает магазин?
Женщина закатывает глаза.
– Я знаю только, что владелица магазина умерла несколько лет назад и магазин перешел в государственную собственность. Мы его выкупили и теперь перепродаем. Вот и все.
Я оглядываюсь по сторонам, пытаясь понять, кто это – «мы», но никого, кроме нас с ней, в магазине не обнаруживаю.
От этой новости у меня кружится голова. Я не знаю, что ответить этой женщине.
Дороти больше нет. Можно изъездить всю землю вдоль и поперек, но ее не найдешь. Эта ее седая коса, неповторимая, как неповторима каждая черта наших лиц, как неповторима каждая полоска на теле зебры, как неповторима каждая вещь в этом магазине, – эта коса пропала навечно. Дороти никогда не узнает, что я вернулась. Что я уже пять лет живу в городе и жду, когда смогу наконец вернуться в ее мир. Что ношу с собой гуся. Что, вернувшись…
– У владелицы была дочь, – робко отвечаю я.
Риелторша обходит меня, чтобы выйти и повесить табличку. Я иду за ней на улицу.
– Значит, скорее всего, отказалась от наследства, – заключает она, поднимаясь на носочки и пытаясь достать как можно выше. – Это случается гораздо чаще, чем принято думать. К тому же недвижимость с собой на тот свет не утащишь – громоздкая.
Вернувшись внутрь, она снова засовывает руку в сумку и вынимает оттуда миниатюрную измерительную рулетку. Я наблюдаю, как она пытается дотянуться ею до потолка, чтобы измерить его высоту, и не могу сдержать улыбку: каждый раз, когда металлическая ленточка достигает определенной высоты, она складывается, пав жертвой закона всемирного тяготения.
Я открываю рюкзак и протягиваю женщине свой складной метр «Стэнли».
– Если хотите, могу одолжить.
Она хмурится в замешательстве. «Зачем она носит с собой складной метр? – читается у нее на лице. – Мне звонить в полицию?» В итоге она его принимает, не вполне соображая, что с ним делать.
– Я уже давно жду, когда этот магазин снова откроется, – говорю я.
– Он не открывается, – подчеркивает риелторша, разглаживая на себе дорогую рубашку. – Он продается.
Она возвращает мне метр, так и не сумев его открыть.
– Лучше лазером померяю, он удобнее.
Я могла бы ей помочь, но не хочу показаться навязчивой. Увы, это не мое дело. Я кладу метр обратно в рюкзак.
– Пятнадцать лет назад я тут кое-что оставила… Можно мне проверить, здесь ли оно еще? – аккуратно спрашиваю я.
Уже успев провалиться в телефон, она морщится.
– Если вам так надо… У вас примерно пятнадцать секунд.
– Спасибо.
Я бросаюсь к месту, где когда-то стоял сервант, но не нахожу его там. Замечаю, что его перенесли в подсобку. Гусь Дороти за стеклом – упал, но не разбился. С тех пор я выросла и теперь могу дотянуться до верхней полки, не вставая на носочки. Я поправляю гуся и любуюсь им, маленьким огоньком на ржавом потопленном корабле. Выставленном на продажу.
– Ну что?
– Увы, я не нашла, что искала, – вздыхаю я, возвращаясь.
– Добро пожаловать в клуб, – отвечает женщина, вращая телефон между пальцами.
Я выдавливаю из себя улыбку.
С шутками у меня плохо. В Крепости юмор был не в почете: от смеха ведь нет никакой пользы. Так что опыта в этом у меня ноль. Уж лучше я несколько часов буду чинить кондиционер, чем придумаю шутку. Порой подходящая фраза мне приходит на ум только через два дня: например, когда я моюсь в душе или готовлюсь чинить холодильник. Тогда я перематываю кассету времени и исправляю свою роль. И тогда я на мгновение кажусь себе остроумной и непринужденной, одной из тех, с кем интересно провести время. Но в основном мне на ум не приходит ничего, даже через несколько дней. Я перебираю в голове разные фразы, но все они абсолютно не смешные.
«Добро пожаловать в клуб» – она имеет в виду, что и она не находит того, что ищет?
– Не знаете, кстати, тут где-нибудь есть маникюрный салон? – спрашивает риелторша, мягко, но уверенно подталкивая меня к выходу.
– Маникюрный салон? – повторяю я, рассматривая свои погрызенные ногти, в жизни не видавшие другого лака, кроме акрилового. – Не думаю. Может, за окружной…
– Лучше уж в центре, – отвечает она, еще увереннее меня выталкивая. – Как я уже сказала, если вас интересует объект, можете написать нам на…
Дверь за моей спиной закрывается, и я не успеваю расслышать конец предложения. В любом случае у меня нет ни электронной почты, ни денег на инвестиции…
По пути домой я не могу перестать думать о Дороти и о бабушке, о том дне и о своем обещании. Я здесь. Я вернулась. Я принесла гуся. «Новый мир» не должен исчезнуть! Я не могу стоять и смотреть, как тонет мой последний ковчег. Я должна что-то предпринять.
8
Я стучу, представляя себе выражение изумления на лице человека, который откроет мне дверь. Сумка, висящая у меня на плече, доверху набита инструментами: отвертками, гаечными ключами, кусачками, которые торчат изо всех карманов, чтобы успокоить ошеломленных клиентов. Да, это женщина, но у нее же здоровенная сумка с инструментами!
Собрать мебель, повесить картину, починить жалюзи, установить москитные сетки, покрасить стены, отремонтировать сливной бачок… Меня зовут, когда нужно сделать то, что никто не умеет делать или на что не хочется тратить время. Для всего того, что другие делать не будут, есть Гея. В общем-то, все довольны моей работой. Но это уже потом. Сначала люди чувствуют себя преданными безличным объявлением на столбе и обманутыми в анонимной переписке. Никто никогда не ожидает увидеть девушку.
Услышав, как в замке поворачивается ключ, я откашливаюсь и выпрямляюсь.
На пороге появляется Мадам, и в ее взгляде, как я и предполагала, проскальзывает удивление. Но затем она замечает сумку и комбинезон – и до нее сразу доходит.
– Я Гея, – говорю я, выдохнув с облегчением.
– А я Присцилла, – отвечает она, протягивая мне руку.
Ее чихуа-хуа, выбежавший на лестничную площадку, обнюхивает мне щиколотки. Я знала, что ее зовут Присцилла, но я рада, что теперь имею полное право называть ее по имени.
На Присцилле костюм, состоящий из светло-оливковой футболки, брюк и рубашки с длинными рукавами. Она даже дома одевается
