Мы больше нигде не дома - Юлия Михайловна Беломлинская
Они, гады, хотели получить билет в первый ряд партера.
Для них Авшалом, поэт, писатель… «критик, публицист…» и все такое прочее, был одновременно и героем и злодеем, вообщем, личностью, к которой они, младшие товарищи, были неравнодушны.
По возрасту, он был как раз между мной и этими ребятами.
И еще это имя… Да именно так его и звали: Авшалом.
И он гордился своим древним библейским именем.
У нас так не называют. Так называют у татов, или у горских евреев.
Он был как раз из горских. Он был бакинец.
Их тех, что покинули родной город, после того как там все это случилось…
Это, собственно, и была единственная, наша с ним точка схода.
Моя бабушка тоже была бакинка. Из вот такого двора.
Только не еврейка, а как раз именно что, армянка. Карабахская.
И семья была в Баку в ту резню, 1918-го года. А в эту, 1990-го, уже нет. Как только армяне попросили Карабах, на каком-то пленуме, весь этот бабушкин клан сразу начал собирать деньги и менять квартиры.
Так велел самый старый дед, дядя Гайк.
Он, единственный, помнил ту резню 18-го.
Так что, когда там началось, наших там уже не было.
А евреи там оставались, и семья Авшалома тоже осталась.
И они видели… всякое.
А потом они уехали в Москву.
Вообще, по документам у него было какое то обычное советское имя, типа Вадим. Или Виталий. Но звали его все вот этим библейским именем.
Он был религиозный, как все эти горцы, бухарцы…
Я их называю «еврейские негры».
Мы, ашкенази, отличаемся от них, примерно как белые и черные американцы друг от друга. Таты, горцы, крымчаки, бухарцы — это все наши черные. Наши негры.
Они вообще то, в сто раз больше евреи, чем мы.
Они даже и в нашем поколении знают иврит, знают тору, учат детей пятикнижию.
Чего-то там соблюдают… Ну, по логике они точно, больше евреи чем мы, мы то ассимилянты.
Но мы все равно считаем, что настоящие евреи — это мы. Хоть и ассимилянты.
Но именно нас — Гитлер. Именно нас. А их — вообщем, нет. Или просто не успел…
Одним словом, все звали его именно Авшалом. И никак иначе.
Московские ребята предупредили, что он опоздает на час.
— На сколько?
— На час. Ну, ко мне он обычно так опаздывает.
Это сказал Петя.
— Не… ну так не бывает…
— Бывает. С Авшаломом именно так и бывает. Ты хоть пожалей себя — там холодно.
Если договорились на пять, выйди туда хотя бы в полшестого, не раньше.
А вообще, если ничего не получится, ты приходи опять сюда. Мы сегодня пойдем в зоопарк.
— Я не люблю зоопарк. Там мучают зверей.
— Да нет, мы идем пить в зоопарк, в серпентарий. У нас там друзья. Он ночью дежурят. Будем всю ночь выпивать среди змей и песни петь под гитару. Вообщем, если ничего не выйдет…
Я задумалась. А как это «ничего не выйдет»? Что может не выйти?
«…а если дома заругают, ты приходи опять сюда….»
Я пришла туда в полшестого. И еще полчаса ходила вокруг Есенина. Там было хорошо, вокруг Есенина на Тверском. Жарили шашлыки. Торговали петушками жженого сахара и китайскими фонариками.
Я ходила там, звонила ему каждые пять минут по телефону.
Он говорил, что идет и уже рядом. Но не приходил.
«…она пришла — его уж нету, его не будет никогда!»
Потом пришел все-таки.
Я говорю: — Ты на час опоздал. У тебя совсем нет чувства времени.
А он говорит: — Да! Я такой!
Помнится, с первым мужем я развелась из-за того, что он слишком часто произносил именно эту фразу.
Беременная на третьем месяце. И через десять дней после свадьбы.
Люблю вообщем, эту фразу.
Ну, все равно мы взялись за руки и пошли гулять по красивой, очень красивой Москве.
И кто скажет мне, что Москва некрасивая, тот ваще ничего не понимает.
Москва — дивная. Дивная такая, одна большая татарская Ордынка.
Москва своей красотой какой-то бесстыжей сразу захватывает и накрывает.
Ну, как приходом. Я от Москвы именно что пьянею.
Она, Москва — такая. Он, Авшалом — такой.
Может поэтому они, в итоге и не поладили…
А я? Нет, я не такая. У меня в кулаке зажат билет, тот самый.
Где вместо номера написано «Авшалом».
И я смиренно гуляю, взявшись за руки. И холодно, и руки мерзнут.
Он тащит меня почему-то в англиканскую церковь. Показать красоту.
А я видала такое сто раз. В Америке.
Потом идем по красивой какой-то улице. В знаменитую Рюмочную.
Он рассказывает мне разные интересные вещи. А я почти все это знаю.
Просто потому что живу на десять лет дольше его.
Но что-то рассказывает про Москву — чего я и не знаю.
В какой-то момент кажется, что все вообще хорошо и все идет по плану.
В Рюмочной я все-таки чувствую, что
