Выходное пособие - Лин Ма
— Как вы думаете, что мне может быть нужно? — спросила я, и что-то в моем взгляде заставило его отвернуться.
Однажды, гуляя по 59-й улице, я ненароком прошла мимо гостиницы «Хелмсли Парк Лейн». Я не сразу поняла, почему это место кажется мне таким знакомым — в этой гостинице мы с родителями останавливались, когда первый раз приехали в Нью-Йорк всей семьей. Мне было лет девять. Это была первая командировка отца для его первой американской работы, аналитиком в страховой компании.
Он работал целыми днями, так что мы с мамой гуляли по городу вдвоем. Мы заходили в Центральный парк, а потом шли на Пятую авеню и пили там кофе с круассанами. Мы притворялись, будто живем здесь, примеряя на себя разные жизни. Она была разведенкой с большими алиментами, а я — ее избалованной дочкой. Она была дамой из шанхайского высшего общества, а я — ее малолетней служанкой. Я держала ее сумочку, пока она покупала туфли на высоком каблуке в Ferragamo. Потом продавщица разрешила мне воспользоваться служебным туалетом. Маме было неважно, что покупать, — она хотела только похвастаться шикарными американскими шмотками перед двумя своими сестрами в Фучжоу.
По вечерам, когда папа возвращался в гостиницу, родители ссорились, ругаясь на фуцзяньском диалекте, потому что думали, что я его не понимаю. Так что мне всегда казалось, что фуцзяньский — это язык споров и ссор. Я понимала его, хотя говорить на нем так и не выучилась.
Каждый раз повторялась одна и та же история. Мама хотела вернуться в Китай, не прямо сейчас, допустим, но в принципе, а папа хотел остаться. Все начиналось с осмысленной беседы, но вскоре она разваливалась.
— Если мы вернемся, — рассуждала мама, — в Китае ты сможешь работать, где хочешь.
— В Китае можно работать только на государство, — возражал отец. — Я не затем столько лет учился в университете, чтобы сидеть в кабинете и брать взятки.
— Твои друзья в Китае стали чиновниками, — кипятилась мама. — И они довольны.
— Они довольны, потому что у них нет выбора. Что им еще остается делать? — повышал голос папа. — Если бы у них был выбор, как у нас, ты думаешь, они бы остались? — с издевкой говорил он. — Не будь наивной.
— У меня в Фуцзяне семья, — мама тоже повышала голос в ответ.
— Правильно. А как ты думаешь, откуда берутся деньги, которые мы им посылаем?
Она смотрела на него с ледяным молчанием.
— Дело же не только во мне, — отец пробовал другую тактику. — Вот о чем я тебе толкую. Здесь больше возможностей. Кандейс сможет чего-то добиться в жизни.
— Ай-йя! Ты думаешь, она хочет вырасти одна, вдали от своих двоюродных братьев, бабушек и дедушек? У нее есть только мы. Если с нами что-то случится…
— Не драматизируй. Ну что с нами может случиться?
Мама взрывалась.
— Да все что угодно! Авария, болезнь, стихийное бедствие! Ты просто хочешь достичь успеха за счет других.
— Я с тобой не согласен, — отвечал папа неожиданно тихим и спокойным голосом.
Мама молчала, как будто признавая его правоту. Потом произнесла очень тихо, так, как говорила только особенные гадости:
— То, что твоя семья тебя ненавидит, еще не значит, что и я должна оставить свою семью.
Он не отвечал. На этом, собственно, спор заканчивался.
…Я смотрела на них в щелку двери ванной. Потом я подождала несколько минут и вышла, сделав вид, что только что кончила мыться.
— Одевайся! — резко сказал папа. — Мы идем ужинать.
Мама подошла ко мне и взъерошила мокрые волосы.
— Что ты хочешь поесть? — сказала она ласково. — Мы можем пойти, куда захочешь.
— Китайскую еду, — ответила я, потому что знала, что это порадует родителей. На самом деле в детстве мне нравились только пицца и спагетти.
Мы пошли в китайский ресторан в центре города, под названием Vega House. Когда мы пришли, было около девяти и они уже собирались закрываться. В заведении почти никого не было. Нас усадили за большой угловой столик у окна. На улице начинался дождь; капли бежали по стеклу, смазывая вид за окном. От затхлого запаха кондиционера у меня мурашки побежали по коже.
Пытаясь впечатлить маму, папа заказал утку по-пекински. Это парадное, очень трудоемкое блюдо. Усталый официант выкатил на тележке глянцевую птицу и стал сомнамбулически разрезать ее, чуть не выронив при этом нож. На мой взгляд, жирные комки утиный кожи были отталкивающими, но я их все равно ела. Я была папиной сообщницей. Он хотел продемонстрировать, что все, что ей нужно в Китае, можно получить и здесь. В середине ужина папа обнял маму в знак того, что ссора закончена. На сегодня.
Когда мы вышли из ресторана, дождь уже кончился. Воздух был теплым. В лужах блестели пятна бензина. Офисные здания мерцали, словно засыпая, окна их гасли одно за другим. Этот город был действительно прекрасен. В некоторых помаргивающих окнах можно было видеть служащих, засидевшихся допоздна в своих одиноких кабинетах. Они, в рубашках с воротничком, сидели за столами, заваленными бумагами, заставленными термосами и коробками от китайского фастфуда. Что они делали? Где были их дома?
Глядя на офисных работников у нас над головами, я впервые по-настоящему поняла, почему папа хотел уехать из Китая и жить в чужой стране. Все дело в анонимности. Он хотел быть никому не известным, хотел, чтобы никто о нем ничего не знал. В этом была свобода.
Я подняла глаза на папу — его взгляд тоже был устремлен на офисные здания. Он коротко посмотрел на меня и улыбнулся.
— Как пчелки, — сказал он по-английски.
Я помню, что в тот момент подумала: когда-нибудь я буду жить в Нью-Йорке. В девять лет мои амбиции дальше не простирались, но это было глубокое чувство. Я не хотела возвращаться в Китай. Когда мы переехали в США, я очень хотела вернуться домой, я не хотела ничего больше, я вставала на колени и скулила, как собачка, но тогда мне было шесть, я была глупой и ничего не знала. Теперь все изменилось.
Вечеринка с плавниковым супом состоялась холодным,
