Все цвета моей жизни - Сесилия Ахерн
– Элис, в чем дело? Цвета?
Я стою у стены. Спина прижата к ней, глаза округлились от ужаса.
– Элис, спокойно. Дыши глубже. Вдох, выдох…
– Значит, говоришь, нормальная? – произносит она.
Длинные, черно-лиловые языки-щупальца теперь везде; они лижут меня, окружают со всех сторон. Им все известно о моих увертках, они дотянулись до каждого угла.
– О господи, – произносит она и начинает хохотать. Она зажигает сигарету, мешает в кастрюле, попыхивает, потом оборачивается ко мне, кладет одну руку на бедро, а другой держит сигарету, как соломинку, и спрашивает:
– Чего это она?
– Ты ее пугаешь.
– У-у, – произносит она, и щупальца хлопают, как хлыст.
Я визжу и закрываю лицо руками.
– Никогда она такой не была. Элис, посмотри-ка на меня! И ты еще говоришь, что она нормальная? – повторяет она.
Я чувствую, как щупальца дотягиваются до моего лица. Мельком я вижу извращенное темное безумие, которое пронизывает все ее мысли. Они бешено обгоняют друг друга, и получается полная чушь. Слишком быстро, слишком тесно, в голове звенят обрывки слов. Ни порядка, ни ясности, шумно, слишком много, слишком быстро, слишком много, слишком быстро, дальше и дальше, дальше и дальше. Мысли несутся по кругу, без остановок, без выводов и решений, громоздятся, налезают одна на другую, одна на другую, одна на другую…
Олли входит в кухню и интересуется:
– А что на ужин?
– Олли, вон отсюда, – говорю я.
– Нет, я есть хочу, – отвечает он и идет прямиком к плите. Щупальца охватывают его и сжимают сильнее, чем она, когда обнимает его.
– Стой! – кричу я и кидаюсь за ним.
Он не сможет так жить, она его задушит. Она его уничтожит, а он ей это разрешит.
Я кидаюсь на него и валю на пол, закрываю, защищаю.
Щупальца крепко прижимают его к земле, и он вопит, когда они сжимаются. Я тоже воплю, но потому, что в спину втыкается жало из ее цветов. А потом до меня доходит, что я задела за ручку ковша на плите и нас обоих окатило кипятком.
* * *
– Как ты это делаешь?
Я лежу в своей кровати, на животе. Спина – один сплошной ожог после кипятка. Он почти весь пролился на меня. У Олли задеты руки и чуть-чуть лицо. Оно все забинтовано. Сколько надо будет лежать на животе, я понятия не имею. Думаю, до тех пор, пока не перестанет болеть.
– Что – это?
– Блокируешь ее цвета. Не разрешаешь им прилипать к себе.
– Правда?
– Да, так всегда бывает. Ее цвет подходит к тебе и отскакивает или проплывает над головой, а иногда возвращается прямо к ней.
Он пожимает плечами, но задумывается.
– Да не хочу пускать ее, и все. Не хочу иметь с ней ничего общего. А ты что делаешь?
– Увиливаю.
– А Олли?
– Он все это принимает. Прямо засасывает в себя, даже когда она спокойная. Похоже, ему этого хочется.
Он снова задумывается и спрашивает:
– Так ты поэтому на него прыгнула?
– Да. Я и не собиралась его бить. А ты что подумал?
Спину жжет, но я пробую сесть в постели и посмотреть на него.
– Элис, – произносит он, устало потирая глаза и лицо. – Этому все равно никто не поверит.
– Жалко.
– А мне другое жалко. Жалко, что с тобой это происходит.
Я чувствую, как к глазам подступают горячие слезы, как будто меня окунули лицом в тот кипяток, и теперь нужно смывать его собственным потом и слезами.
Он приподнимает мои темные очки и смотрит мне прямо в глаза.
– Слышишь меня?
Я киваю и смахиваю слезы.
– Попробуй… попробуй приспособиться и как-то жить с этими цветами. Все время пугать людей невозможно. Но и все время бегать от них тоже невозможно. Я хорошо понимаю, как это трудно, я не знаю, что бы я стал делать… но тебе так дальше нельзя. Ты растешь, у тебя вся жизнь впереди. Может, ты перестанешь видеть цвета, а может, и нет. Но всегда ты рядом с ней не будешь, пора начинать думать о себе. Всего-то через шесть лет, – тут он повышает голос, я понимаю, что нарочно, и для меня его слова звучат приговором суда. – А потом можешь приезжать и жить со мной.
– Хорошо бы. Тогда у меня никаких проблем не будет.
– Нет, этого мало. Образование – вот выход.
У меня делаются круглые глаза.
– Поняла? – наставительно произносит он. – Хочешь вырваться отсюда? Начать свою жизнь? Не зависеть от нее?
– Хочу, конечно.
– Тогда учись как следует. Кончишь школу, пойдешь в университет.
– Где я, а где ты, Хью.
– Начинай думать, как я. Игра будет долгая, Элис. Планируй будущее.
– Я так далеко не умею заглядывать. Я думаю почти всегда только о том, как бы побыстрее лечь в постель.
Он грустно смотрит на меня и произносит:
– Тогда хотя бы на день вперед.
«Как же она за все это заплатит?» – недоумеваю я, перелистывая проспект. Радостные подростки с радостными учителями занимаются в чистых, ярких классах. Я знаю, что это неправда: ведь настоящий бигмак тоже совсем не такой, как на рекламных постерах.
– У тебя грант, – говорит он. – За тебя платит государство.
– Как так?
– Школа организовала.
– Ничего себе! Значит, сильно там хотели от меня избавиться.
– Или, может, кому-то было не все равно. Но есть условие, – говорит он. – Платить будут, только если ты будешь ходить туда каждый день.
– Значит, если я не буду ходить, они не будут платить, и мне придется возвращаться домой?
– Да, Элис, вернешься домой и будешь сидеть с Олли и мамой, но чаще всего только с одной мамой, потому что ни в одну местную школу тебя не возьмут, и, значит, образования тебе не видать, работы не будет, денег тоже, а дома вы всегда будете вдвоем, и только вдвоем. Как тебе перспектива?
– Ладно. Пойду.
* * *
– Какого она цвета?
Он задает мне этот вопрос по дороге домой из парка, где познакомил меня с По.
– Изумрудного, – отвечаю я. – Как трава. Как лес. И чисто-желтого.
– Это хорошо? – спрашивает он.
– Да, – отвечаю я. – Это хорошо.
– Вот и хорошо.
Некоторое время мы шагаем молча.
– А ты бы сказала мне, если бы увидела что-то еще?
Я вспоминаю пульсирующий, пламенеющий красный вокруг его бедер и ее интимных мест, и улыбаюсь.
– Что такое? Чего смеешься?
– Ничего, – отвечаю я, щеки у меня вспыхивают, голова кружится, я робею и ускоряю шаг.
– Ну скажи! – твердит он, спеша за мной по улице.
* * *
– Синестезия, – волнуясь, говорит По. Она, такая же страстная читательница, как и Хью, нашла
