Трио-Лит 1 - Сергей Валентинович Литяжинский
— Подпоручик, вы к чему клоните?
— Да после твоих откровений не знаешь, что и думать. Действительно, чёрт знает что такое! Эдгар По какой-то!
Улеглись господа офицеры под утро. Разговор их закончился благородным обещанием не возвращаться к откровениям Артемия Львовича никогда. Все мистические эпизоды из жизни ротмистра Пушкина — это фатальное стечение совпадений, решили они, и бабские, детские, поповские домыслы. Не могли они иметь другой природы, потому что не могли…
Между тем темнота, разделявшая вчера и завтра, дала слабину. Там, где глаза пару часов назад искали звёзды, Артемий Львович боковым зрением заметил появление чуть более светлого пятна и как будто воздуха морозного вдохнул. Глянул в упор, и привидение исчезло. «Ещё поживём», — успокоился он, но, отведя глаза в сторону всё так же невидимого собеседника, на месте звёзд опять увидел заплесневелое пятно.
— Светает, — разжал он пересохшие губы.
Подпоручик молчал. Скорее всего, он и не слышал, что произнёс Артемий Львович. Отталкивал от своей лодки химер.
— Ты пальцы ещё чувствуешь? Третьи сутки пошли, как нам руки связали.
— Что? — спустя битое мгновение ответил подпоручик. — Какие пальцы, господин ротмистр? О голове надо думать…
— Плакать надо о голове.
— Артемий Львович, — взорвался боевой товарищ, — с твоим-то даром плакать? Его голос гремел с высоты. Ротмистр и не заметил, когда подпоручик успел встать на ноги.
— Возьми себя в руки! Ты же можешь нас вытащить! Ты, мыслью поражающий лучших поединщиков на расстоянии! Неужто с этими хамами не поквитаешься? Тебе же не сравнить насколько больше моего досталось и прикладами, и сапогами. И на дыбе повисел, и на раны твои матросы мочились. «Ваше благородь, сумеешь нас перебороть?» Вот и перебори! Артемий Львович, очнись и озлись на них! Их тут четверо всего осталось. Заклинаю!
— Мы же условились не вспоминать об этом.
— А теперь надо вспомнить! С чёртом биться — чёрту кланяться. Выживем сегодня — уйду на Афон и отмолю тебя, Артемий Львович!
Артемий Львович молчал и злился почему-то только на своего товарища. По отношению к красным было другое чувство. Сильное, но уступающее тому, что он чувствовал в детстве по отношению к воробьям.
— Чушь это всё!
И, не стерпев такого ответа, подпоручик босой ногой так пнул Артемия Львовича, что тот пропустил и настоящий рассвет, и истошный крик петуха, и топот конских копыт вокруг сеновала. В чувство его привёл не матрос, а красноармеец ведром холодной воды.
— Подымайся, ваше благородь! Пошли!
От сеновала до хаты, от которой доносились нервные голоса, вокруг ещё одного строения было с полсотни саженей, не больше. Небо моросило тёплым бисером. Пахло сырой землёй и навозом.
— Всё, в расход? — хорохорясь, спросил у красноармейца подпоручик, с надеждой глядя при этом на Артемия Львовича.
— Товарищ Голубев приехал, — перевешивая винтовку с плеча на плечо, ответил красноармеец. — Арсений Львович сначала потолковать с вами хотел.
Подпоручик поддерживал ротмистра и шептал ему с отчаяньем в голосе:
— Давай же, Артемий Львович! Злись, злись….
Но ротмистр думал уже совсем о другом.
Выйдя из-за угла глинобитной постройки, пленные увидели с десяток вооружённых красных у дома и четверых матросов в стороне. На крыльце стоял молодой человек в кожаном френче с маузером на боку и пытливо переводил свой взгляд с одного связанного на другого. В душе ротмистра что-то затеплилось, но как только взгляды Артемия и Арсения Львовичей встретились…
Грянуло несколько выстрелов, и под ноги товарищу Голубеву упала ручная бомба. Взрыв. Гиканье, конское ржание, беспорядочная пальба, какие-то всадники с шашками наголо.
— Ай да Артемий Львович! — завопил подпоручик. — Ай да Пушкин, ай да сукин сын!
Ещё один взрыв и ещё больше всадников в крестьянской одежде, в мундирах с чужого плеча, в рыжих папахах. Один матрос ещё отстреливался от них из-за курятника, троих его подельников уже рубили нежданные гости. Красноармейцы не успели развернуть пулемёт, и их сопротивление было обречено. Конвоир офицеров бросил винтовку, надеясь утечь огородами. Выстрелы постепенно стихали. Запах пороха и крови. Малороссийский смех, малороссийский говор наполняли двор. Товарищ Голубев лежал на крыльце без движения, и бандиты смело перешагивали через него, спеша проверить хату.
Связанные офицеры у себя за спиной услышали неспешный топот копыт. Из-за угла выехал на сытом жеребце румяный здоровяк в обвислых усах, с окровавленной, вероятно, об конвоира, шашкой.
— Тю-у-у, — загадочно произнёс он, увидев связанных, и расплылся в людоедской улыбке. — А подывитеся, шо это у нас таке? Никак офицера? Ваше благородь, попалися?
Подпоручик так и не успел оценить, как изощрённо судьба посмеялась над ним напоследок. Он только что ликовал, видя, в каких позах корчатся на земле красноармейцы, и вот вместе с черепом бандитская шашка располовинила его улыбку. Самодовольно выпрямившись в седле, краснорожий любовался своей работой. Потом, заслышав женский визг, приподнялся в стременах и решил пришпорить коня. Ну и шашка, конечно же, ещё раз взметнулась в воздух.
Артемий Львович, всё глядевший в сторону лежащего на крыльце красного командира, успел подумать: «Брата, вот чего мне не хватало всю жизнь».
Инвалидное кресло
Свой первый рассказ я придумал на зимних каникулах во втором классе. На дворе стояли такие морозы, что двора и видно-то не было. Оконные стёкла, и первые и вторые, покрывал слой узорчатого льда толщиною с мой палец. Стекло оставалось чистым только в верхней части окна. И всё, что я видел в окне, была ярко-зелёная макушка сосны в лучах солнца на фоне ярко-синего чистого неба. Завораживающее зрелище.
Оторвав свой взгляд от небесного лета, я перевёл его на алюминиевые джунгли внизу, собрался с духом и бесстрашно бросился в их дебри. Хрустозвон. Студёная цветомузыка ледяных искр. И паника здешней фауны. Кто это к нам без спроса? Испуганные снежные мартышки истошными воплями звали на помощь снежных горилл. Пернатая нечисть заметалась меж стволов заиндевелых пальм в тщетной надежде засыпать меня инеем со своих крыльев. Гигантские, ростом с маленькую собаку, седые насекомые злобно пялились на меня из-за бриллиантовых кустов и угрожающе хрустели снегом под своими лапами, готовясь бросится на меня. Звоном своих крыльев меня пугал рой
