Свет – это мы - Мэтью Квик
– Непосвященного такой рассказ может без преувеличения свести с ума, – говорила она. – Только имеющий глаза да видит, а имеющий уши да слышит. Скрытое предназначено не для всех. Это потайное знание.
Но вдруг оно вместе с тем еще и всеобъемлюще целительно? Бальзам для души? Я не мог отделаться от этой мысли. Не думаю, что мог предложить бы всем остальным хотя бы что-нибудь, да и просто вытаскивать себя по утрам из постели, если бы своими глазами не видел, как умершие восстали и вознеслись, если бы каждую ночь не общался с ангелом, обволакивающим меня своими крылами и восстанавливающим целостность моей души. Перья, оставляемые моей женой в качестве доказательства, служат моему разуму ежедневным спасением.
– Тебе будет явлено поручение, – говорит Дарси, – и ты поймешь, когда увидишь его.
Так что об ангелах и прочих подобных материях я молчу, но во всех остальных смыслах пытаюсь помочь, как уже и описал ранее.
Все Выжившие, как мы теперь себя называем, собрались вместе 26 декабря, на второе Рождество, так сказать. Правда, мы не ели праздничный ужин, не открывали подарки, не пели святочные песни. Просто сидели вместе в библиотеке. Каждый из нас плакал в чье-нибудь плечо, и все говорили, насколько невыносимо было терпеть рядом присутствие тех, кто не сидел с нами в кинотеатре в момент трагедии, потому что они просто не понимали. Они действительно не понимали. Никто, даже Джилл.
Вы, наверное, видели, что Марк и Тони – пара, которая купила и отреставрировала историческое здание кинотеатра «Мажестик», – наняли рабочих, чтобы те повесили огромную траурную драпировку по всему фасаду, сделанному под церковный фронтон, в память о погибших. Они также объявили, что кинотеатр закрывается на неопределенный срок, в знак уважения к скорбящим. Не сомневаюсь, что многие могли бы принять это в качестве достойного жеста. Но они не были с нами тем вечером, так что им было не понять, что черная драпировка никому и ничем не помогала. К тому же поход в кино был для нас с Дарс заменой похода в церковь. «Туда приходят, чтобы восстановить веру в человечество! Смеяться, плакать, быть ребенком!» – любила говорить Дарси, и я с ней в общем согласен. Мы ходили каждую неделю. Поэтому, когда Марк и Тони отменили кино, для меня это явилось в каком-то смысле дополнительным наказанием. И то, что весь город был теперь лишен еще одной радости, меня очень угнетало.
Заставить себя плакать со всеми остальными я не мог, потому что окрыленная Дарси утешала меня каждую ночь.
Сандра на собраниях не проронила ни единой слезинки. Она также ни с кем не обнималась и не держалась за руки. Она только бесилась. Я не хочу сказать, что она не сожалела о потере своего мужа, особенно учитывая, что у них осталось двое детей младшего школьного возраста – по счастью, их не было в кинотеатре, когда началась стрельба, потому что они сидели дома с няней. Сандра не подходила ко мне, но я заметил, что она утаскивала то одного, то другого из нас в угол комнаты и там поучала. Лицо у нее при этом приобретало ярко-красный оттенок. Сандра была как извергающийся вулкан. Ее палец постоянно двигался туда-сюда перед носом собеседника. Иногда из ее рта стремительно вылетали капельки слюны, как если бы они пытались ускользнуть из раскаленной топки.
Месяца через три после трагедии, где-то в конце марта, Сандра взяла на себя задачу преобразить наши совместные встречи, перенаправляя наше внимание с исцеления на борьбу с огнестрельным оружием. Я ничего не имею против политики. Я не владею оружием. Я не огорчился бы, если бы в жизни больше не увидел ни одного пистолета, включая игрушечные. Так что я не осуждаю ее побуждения. Но цель наших встреч – по возможности утешить друг друга – вскорости заменилась другой: сведением счетов.
В какой-то момент я набрался храбрости, встал и произнес короткую речь в защиту завершения работы над одной задачей, прежде чем браться за следующую. Я сказал, что нам несомненно станет легче, как душевно, так и духовно, когда мы завершим оплакивать наши утраты, и тогда мы сможем сообща решить, в чем состоят следующие шаги. Моя речь явно нашла отклик: почти все присутствующие кивали и держали со мной визуальный контакт.
Но Сандра взорвалась. Она ходила взад и вперед по комнате, выкрикивая:
– И каково вам будет с вашим драгоценным оплакиванием, когда еще один подросток расстреляет еще одну группу невинных людей прежде, чем мы соберемся что-нибудь сделать по этому поводу? Мы тогда, наверное, напишем коллективное письмо семьям жертв: извините, мы решили сначала как следует исцелиться, и только потом планировали бороться, так что глубокие соболезнования в связи с вашей утратой? Это что, ответственный подход?
Уперев руки в бока, Сандра оглядела комнату, бросая вызов любому, кто осмелился бы на нее посмотреть. Никто и не осмелился. Даже я, хотя у меня в тылу всамделишный ангел.
А потом Сандра сказала:
– А что касается тебя, Лукас, – и тут у меня кровь застыла в жилах, потому что по ледяному тону ее голоса я догадался, что она готовит смертельный удар, который она и не преминула нанести, – то я, честно говоря, удивлена. Уж кто-кто, а ты, мне казалось, в состоянии оценить необходимость быстрых и безжалостных действий.
Я задыхался, как будто Сандра невидимой рукой дотянулась до моего горла и пережала мне воздух. Мне снова было пять лет, моя мать высилась надо мной и кричала: «Позор!» В ту секунду я понял, что больше никогда не приду на общее собрание Выживших. Так и случилось. Это был последний раз. Они все потом перебывали у меня дома, умоляя меня вернуться. Все, кроме Сандры; это и убедило меня окончательно, что она осуществила на меня сознательное психологическое покушение. Впрочем, юнгианцы, наверное, уточнят, что она намеревалась меня скорее психологически оскопить.
В первое время и Джилл, и Исайя, и Бесс не раз спрашивали, почему я вдруг отказываюсь присоединяться к Выжившим, но я им ничего
