Точка росы - Александр Викторович Иличевский
В тот вечер я отпер стеклянную дверь дважды: второй раз для Ленки.
Мы разделили Ленкину кислотную добычу и отправились на Baker Beach, где промочили ноги, бегая вдоль Тихого океана.
Джордж вдруг сел на песок и заплакал.
Элизабет обхватила его за плечи и стала успокаивать.
После этого всей компанией отправились на California Street — мы с Ленкой хотели похвастаться горшками.
В лавке русской керамики Джордж снова плакал, снова говорил, что боится летать, что его собьют, что скоро самолёты станут беспилотными.
Ленка тоже расплакалась и подарила Джорджу матрёшку своей работы.
А я вдруг увидел всех нас, четверых, со стороны: во тьме таинственного города, залитого туманом. И уже тогда во мне заронилась догадка, что сейчас я проживаю одну из самых счастливых ночей моей жизни.
2019
Иордан
Достоевский назвал князя Мышкина — Львом Николаевичем. Есть здесь какая-то сложная простая интрига. В целом князь ни в чём не противоречит кодексу толстовца. Разве что для толстовца он поразительно не эфемерен. Не то лев ловит мышь. Не то мышь дружит со львом.
Однажды мне подумалось, что ангелы ближе к животным, чем к человеку. И те и другие не обладают свободой воли. Что могут напомнить мириады ангелов, сотворённых только с целью пропеть осанну Всевышнему и тут же погибнуть? Мириады подёнок пеленой скрывают реку, сплавляются в небытие; сытая рыба лениво сцеловывает с неба их пыльцу. Как и всё живое, ангелы прячутся среди подобного — в птичьих стаях, в звериных логовах. Так куда исчезает свобода воли при обращении человека в животное? Вероятно, она приносится в жертву: отказ от свободы совершается в пользу служения. Вот история об этом.
Прошлое лето я провёл в коротких экспедициях по Израилю в поисках мест тех или других библейских событий. В поездки я отправлялся по просьбе человека, который не мог пуститься в подобное паломничество по слабости. Я чувствовал себя глазами и ногами этого человека, близкого мне. По ходу дела на лету я пересылал ему фотографии и описания, и он был счастлив, как если бы самостоятельно мог участвовать в моих изысканиях.
Первые два года, когда я оказался в Израиле, я словно летал невысоко над новой землёй. Особенно по выходным не находил себе места, всюду хотелось побывать, оглядеться, поднять из-под ног какой-нибудь камушек и всмотреться в него, в свидетеля чего-то необыкновенного. В самом деле, а что если именно этим камнем был сражён Голиаф?..
Вероятно, возраст мой тогда приблизился к рубежу, за которым пора было собирать камни. Пора было понимать: благодаря тому, что цивилизация наша удачно подражает самому мирозданию, в ней нет ничего не сочинённого.
Случилось это, когда я получил от своего товарища очередную просьбу отправиться на разведку и поехал искать Салим — место, в окрестностях которого произошли три великих события: праотец Авраам встретил царя Мельхиседека, пророк Илия вознёсся на небо и Иоанн крестил Христа. Заповедник, на территории которого все эти события происходили, Каср-эль-Яхуд, оказался уже закрыт, почему я и направился передохнуть от жары в монастырь Святого Герасима, чьи купола виднелись за верхушками финиковых пальм.
Когда-то авва Герасим приручил дикого льва, которого прежде вылечил от ран. В наших краях собака, наткнувшись на колючку, замирает с поднятой лапой и ждёт, когда человек подойдёт к ней, чтобы вынуть адскую занозу. Авва Герасим назвал льва Иорданом. Он часто приходил к старцу, принимал от него пищу и не отлучался из обители надолго. Лев умер на могиле старца и был погребён рядом с ним. Этот сюжет жития святого стал основой многочисленных изображений святого Герасима, у ног которого лежит лев. На извилистом и узловатом течении Иордана, как и на других реках, попадаются места, густо заросшие тростником. Здесь когда-то обитали львы. Теперь в этих зарослях остались только те, на кого львы охотились, — кабаны, на редкость хлопотливые существа, с которыми я предпочитал не сталкиваться по причине вероятного урона: порванная палатка, смятые котелки, сломанная горелка. Тем более я помнил, как во время экспедиции в Мазендеран, на юго-западный берег Каспия, егерь Аббас Аббасов учил меня: «Кость человеческая жёлтая. Я это понял, когда секач на меня в камышах вышел. Полоснул по бедру, хорошо, артерию не задел. Завязал кое-как рану, так и приехал сам в больницу на мотоцикле».
По дороге к монастырю я двигался по Иорданским плавням вдоль границы, фотографируя, описывая и посылая иллюстрированные депеши. Просохшие, заросшие изумрудной травой ильмени, множество птиц на них, сложный гористый рельеф, полный пригорков, провалов, финиковых рощ. Особенный мир сельскохозяйственных кибуцев, бесстрашно выстроенных по типу кордонов, автономная их жизнь со своими придорожными кабачками, своими ухоженными кладбищами. И необыкновенные дали и холмы Иорданской долины — чуть синеватой от наполнившей её толщи воздуха, такое впечатление, будто небо здесь начинается ниже.
Если вы заедете по дороге в какой-нибудь кибуц, выращивающий финики, непременно наткнётесь на станцию наблюдения за птицами; может быть, встретитесь, как некогда я, с типичным жителем кибуца, вышедшим вам навстречу, — Тарзаном по телосложению, с собранными сзади в хвост волосами. Король беззаботности, он живёт в мобильном домике, прицепленном к старому «лендроверу» с приспущенными колёсами. Вы перекинетесь с ним несколькими фразами и вдохнёте особенный, почти теософский дух фаланстера.
В монастыре уютно, ухожено, вам улыбнутся приветливые монахи, и если вы, как я тогда, приедете во время безлюдного карантина, то почти не застанете паломников у церковной лавки и в мастерской, где изготовляют мозаики. По стенам, выстроенным ещё крестоносцами, развешаны теремки голубятен. Под ними — скульптура льва, немного аляповатая, будто из мультика; повсюду слышится пение птиц. Во двориках растут тенистые фикусы и цветущая алыми пирамидками акация.
У входа в крипту (где, согласно преданию, останавливалось Святое семейство и Богоматерь, кормя младенца Иисуса, обронила на землю несколько капель молока) я встретился со старухой-паломницей, отдыхавшей на каменной скамейке. Подле неё лежал монастырский пёс, мой знакомец. От жары и дряхлости он едва в силах был приоткрыть один глаз. Пронзительно-синие зрачки женщины, иссушенное, но крепкое тело, загорелые ноги, грязные от вечного хождения босиком. Это была немая датчанка из числа тех святых и, может быть, психически нездоровых людей, которые пускались в паломничество и никак не хотели уехать домой, бродя от монастыря к монастырю, от одной святыни к другой. Её лицо, как карта, как сама Иорданская долина, было красиво изборождено
