Европад - Любовь Зиновьевна Аксенова
— Согласен. Да. Конечно. Так будет. Если доживем. В дерьме как в тюрьме. Знаешь, чем люди отличаются от животных? Умеют беситься с жиру.
Гриша подзавелся, от волнения стал говорить отрывистыми фразами. Складывал руки на животе, быстро-быстро перебирал пальцами, дергал себя за ухо и подбородок.
— Ты мне лучше скажи, на какой точке они эту стабилизацию обещают?
— Да миллиардов двенадцать — пятнадцать!
— То-то оно. До этого надо еще дожить… Хочешь летать с балкона за продуктами? Нет? Я тоже. К чему это я? Да, вспомнил! Нам нужно подкрепление. До утра не хватит. Осталось три процента. Вся ночь впереди. Но сначала о стабилизации. Какой процент белых, европейцев, американцев — называй, как хочешь, будет среди этих миллиардов?
— Неужели это так важно? — продолжал ехидничать Дмитрий. — По-моему, ты всегда был человеком широких взглядов, без всяких расистских и шовинистических закидонов.
— Может, и был. В последнее время сомнения одолевают. Куда мы, в смысле человечество, идем? Что такое прогресс, есть ли он вообще?
— Больно сложные вопросы затрагиваешь. Что, без этого, просто жить, нельзя?
Хитрый-Мудрый не на шутку рассердился:
— Просто жить, говоришь? Почему нет? Утром встал, посмотрел на солнышко, порадовался: птички поют, послушал, восхитился. Главное, думать не надо. Знаешь, что меня больше всего раздражает в христианстве? Нагорная проповедь. «Даст Бог день, даст и пищу». Понятно, ни одна религия вопросы не приветствует, но мне по вредности характера иногда хочется спросить: если человек умер от голода или от бедности, что почти одно и то же, чего ж ему Бог не дал — дня или пищи?
— Уж слишком буквально Священное писание ты толкуешь!
— Ты по-другому умеешь? Всех этих зеленых, любителей природы, призывающих к экологии, к жизни без химии и радиации на берегах чистых рек и озер, наслышался вдоволь. Действительно, если ты сел в современную машину, отъехал на сотню километров от города, где на берегу озера стоит дача или охотничий домик, жизнь может раем показаться. Особенно, если у тебя за спиной отличная двустволка «зауэр три кольца», на поясе — золингеновский нож, ноги — в непромокаемых резиновых сапогах, на плечах — плащ-накидка, в карманах — компас и зажигалка, спички в целлофане, сухой спирт для костра. В сумке — подробная карта местности. Еще хороши банки с тушенкой и растворимым кофе, бинокль, сотовый телефон, и бинт с ватой, и лекарства. И средство против комаров.
— Кто с этим спорит?
— Жить, повернув голову назад, — пустое дело. Никакого золотого века там не было. Как ни ищи — не найдешь. В качестве главного критерия прогресса я могу предложить среднюю продолжительность жизни в обществе. Всеобъемлющий параметр! Тут и детская смертность, и безопасность труда, и уровень медицины, и дорожные покрытия, и гигиена, которая напрямую связана с образованностью, и мастерство учителей и спасателей. И даже справедливость судов и действенность милиции влияют на желание жить. На продолжительность бытия тоже. Какой критерий еще предложить? Не знаю. Гипотетически можно представить, что лучше пятьдесят лет здоровой, наполненной радостными эмоциями жизни, чем прозябание до семидесяти. На практике, твоей и моей, кто живет приятнее, тот и дольше. У английской королевы-матери была непыльная работенка, почестей через край…
— Вот и отмерила Лилибес целый век, сверх того немного прихватила. Это у нас, на Западе. Вы существуете по-другому. Таракан — питерский, я когда-то читал, — может прожить без головы девять дней, потом умрет с голода. Действенность вашей милиции не влияет на его продолжительность жизни.
— Нобелевское открытие! Давай за него!
— Здорово! Как хорошо у нас получается! Да здравствует товарищ Нобель! Жаль, что пора домой. Ночь во дворе. Когда влезла, не заметили. Смотри, захватила все квартиры. — Свет действительно везде погас. На посту остался последний солдат — фонарь. Грозно метался, размахивал из стороны в сторону длинными тенями, будто сражался с невидимыми врагами.
— Может, у меня переночуешь? Время позднее. У нас не принято посреди ночи без надобности из дома высовываться. Наткнешься на какого-нибудь обкуренного идиота. С него какой спрос? Года не прошло, как академика Глебова в подъезде вечером убили. Из-за ничтожной суммы в бумажнике.
— Я все понимаю. Но как-то противно по углам от хулиганья прятаться. Вроде бы мы — по возрасту — хозяева жизни. Или не так?
— Вот что, хозяин, не испытывай судьбу. Располагайся на диване. Комплект белья найдется.
Гриша был так неподдельно искренен, что Дмитрий решил плюнуть на западные приличия и расположился на старом, продавленном, но таком уютном и дружелюбном диване. Повернулся раза два с бока на бок и сладко уснул. Сомнения и страхи исчезли — Алекс жив. Надо потерпеть пару дней, все станет на место. All is well that ends well (все хорошо, что хорошо кончается): «Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам».
Во сне он улыбался, чмокал губами, будто пытался что-то рассказывать невидимому собеседнику.
ГЛАВА 8
ОТВЕТНЫЙ УДАР
Гриша в долгу не оставался. При первой возможности доставал расспросами об эмигрантской жизни. Что? Да как? Да почему?
Тут Дмитрий выглядел стопроцентным знатоком и экспертом. Еще бы! На собственной шкуре многое испытал и на чужие судьбы насмотрелся.
— Да ты, наверно, сам
