Разговоры с мёртвыми - Денис Ядров
Мой первый опыт в постели был настолько глупым, что час с лишним я облизывал лицо своей подруги. Сначала мы целовались, а потом я нашёл языку и губам другое применение. Подруга ничего не сказала о моём поведении. А после мы шутили о том, что мне нужен слюнявчик.
Я в страсти облизывал щёки своей подруги в постели, а, стоя на четвереньках в могиле, поливал слюной лицо двенадцатилетней девочки и думал о том, как буду делать искусственное дыхание, если изо рта всё время течёт.
Набрал в грудь воздуха. Успокоиться: глубокий вдох – выдох, вдох – выдох.
Преодолев тошноту, проглотил слюни и наклонился к пятну лица перед собой. Левая ладонь всё это время закрывала мой рот, и вся тяжесть тела приходилась на правую руку. Боль в ладони воткнула штопор в линию жизни и с удовольствием проворачивала его, вгрызаясь в кожу, прорывая её, раздвигая мясо и кроша кости.
Рука успела наполовину согнуться в локте перед тем, как она подкосилась. Что-то лопнуло. Перед глазами полыхнула вспышка – я упал.
Очнулся в полной тьме. Она колола кожу, залезала за шиворот и щекотала спину. Правой руки не было, вместо неё на плече болталась безвольная тряпка. Дул холодный ветер, и тряпка колыхалась под его порывами.
Я лежал на левом боку. Щека изодрана, на ней засохла короста. В носу тоже. Я был вынужден дышать, открыв рот. Ветер покалывал зубы и язык. Снежинки падали из темноты, приземлялись на щёку и нос, залетали в рот, опускались на глаза. Я не видел снежинок до тех пор, пока они не оседали на мне и, попав на кожу, ярко вспыхивали белым светом.
Рядом со мной кто-то лежал. Он гладил мои волосы и шептал слова утешения:
– Бедненький, тебе больно, да?
Мне не больно, мне холодно. И слишком темно. Яркие вспышки света от снежинок только слепят. Они вспыхивают и вновь погружают меня в темноту.
Покойница гладила меня по волосам:
– Бедный. Не бойся. Я мёртвая, но… просто… Знал бы ты, как здесь слишком тихо и спокойно.
Я всегда любил тишину и спокойствие.
– Ты не поймёшь. Это не понять, пока сам не почувствуешь.
Детские руки гладили меня по голове, проводили ладонями по щекам, по подбородку. Я не видел девочку, но знал, кто водит льдом по моему лицу, и прикосновения эти были бесконечно приятны.
– Ты не умирай, не торопись, – говорил детский голос. – Успеешь, всегда успеешь. Тебе плохо, я знаю. Поэтому ты пришёл. Поэтому ты меня услышал. Так ведь? Другие ведь не слышали.
Я, наверное, сломал руку.
– У тебя какое-то горе? Люди становятся настоящими, когда у них горе.
Я лежу, словно в одной кровати, в могиле с девочкой.
– Мне было двенадцать лет в той жизни. А сейчас мне вечность. Я вне возраста.
Снежинки опускаются на лицо и вспыхивают. Из тьмы я погружаюсь в ослепительную бездну, и снова во тьму. Я не вижу, с кем разговариваю.
– Меня сбил автобус. Представляешь? Сразу насмерть.
Огромный автобус несётся с бешеной скоростью по дороге. Девочка на пешеходном переходе оборачивается на шум. Визг тормозов, вскинутые вверх руки, ужас во взгляде. БАМ – шипастая клякса в журнале комиксов. Кровь на асфальте, задранное на спине платье, видны голые ноги и белые трусики, голая спина.
Осень. Могила совсем свежая. Девочка не могла так легко быть одета осенью.
Не могла, но в той аварии, которой однажды я стал свидетелем, всё произошло именно так. Только там была не девочка, а красивая девушка, и не автобус её сбил, а на мотоцикле она разбилась вместе со своим парнем. Они врезались в стену дома. Неслись, как безумные, по улицам города, навстречу машина, парень не справился с управлением – и «Бах!»
На девушке летнее платье. Оно порвалось и задралось до шеи. Лифчика не было, и свидетели аварии пялились на голую спину. Правая рука изогнулась так, что красавицу приподняло от земли и из-под её платья выглядывала грудь. Девушка была великолепна. Смерть обнажила её и поселила похоть в глаза живых мужчин.
Никто не пытался ей помочь. Мотоциклиста увезла «Скорая помощь», а его подруга осталась лежать мёртвой. Чтобы понять это, не требовалось проверять наличие пульса на сонной артерии и делать искусственное дыхание: стена и асфальт вокруг красавицы измарались в крови. И летняя ткань пропитана кровью, и длинные светлые волосы, и лица похотливых мужиков. И солнечный день, и само солнце. Белым пятном в красной луже выделялись тонкие, просвечивающие трусики. Голые босые ноги. Один босоножек лежал рядом с телом, второй, как ни искал, я не обнаружил.
Водитель машины, пытаясь убедить себя, что не виноват, бормотал:
– Как же так? Что же он… Я – из-за поворота, а он – навстречу. Не успел, выкручивать начал…
Он закрыл лицо руками и опустился на корточки возле своей «девятки».
– Что делать? – твердил он сквозь ладони.
Солнце плескалось на месте аварии, и оттого казалось, что авария – шутка. Никто не умер, на асфальте – манекен из магазина, а сломанный мотоцикл здесь случайно: кто-то положил его недалеко от манекена в качестве злой, неуместной шутки. И шутка удалась.
– Я даже не успела испугаться, – сказала девочка.
Старуха с косой проходила мимо, мурлыча под нос. Вдруг происходит авария. Она краем глаза замечает нечёткую линию автобуса, удар, вскинутые руки, вздёрнутый кадык и грязные детские щёки, как будто по ним размазали густые, как шоколад, слёзы. Подходит к кукле на земле, теребит её ногой – та бездвижна – и волочит за собой, покидая место трагедии.
– Побудь со мной ещё немного. Не уходи.
Да я пошевелиться не могу – куда я уйду?
– Поговори со мной.
О чём говорить с трупом?
– Арх, – выдавил я.
Снег всё падал и падал. Я закрыл глаза, но снег проникал через веки.
– Тебе больно, бедняжка?
Да, чёрт возьми, мне очень больно! Я спасал человека, а откопал труп.
– Мёртвые тоже люди.
Да, и я тоже сдохну в этой могиле.
– Нет, ты не умрёшь. Но не оставляй меня так быстро. Ты ведь будешь ко мне приходить? Ты ведь приходишь к родственникам.
В гости? Здравствуйте! Как дела? Может, чаю?
– Ты дурачок, – худая рука гладила мои волосы.
Я некрофил, а к тому же ещё и педофил.
– Не переживай. Всё не так плохо.
Конечно, не так. А гораздо хуже. Если меня найдут здесь, я до скончания веков пробуду за решёткой.
– Я понимаю, что не могу тебя держать. Тебе здесь не место. Но ты ведь ещё побудешь со мной немного?
Я не могу встать. Может, я тоже мёртв?
– Нет, – рука перестала гладить волосы. – Я понимаю, что ты должен идти. Я не дура. Прости меня.
Девочка вздохнула.
– А, впрочем, какое тебе дело?
Короткая пауза и сталь из уст ребёнка:
– Встань! Встань и иди в свой мир!
Вот так просто
