Екатерина Кокурина - Глазами женщины
-- Вот она! Не верьте ей -- она безумна, совершенно безумна!
Моя дочь посмотрела на меня с презрительным состраданием, а потом повернулась к жрецам и заговорила. Тут же все мои надежды рухнули. Она подробно рассказывала жрецам о своем обещании стать женой бога, и о своей решимости выполнить это обещание. Она была спокойна, полна достоинства и уверенности, и никто никогда не принял бы ее за сумасшедшую. Жрецы слушали, кивали, задавали вопросы. Было видно, что они удивлены, но постепенно она убеждала их в своей правоте.
В конце концов жрецы, посовещавшись между собой, велели ей идти с ними, чтобы подготовиться к церемонии, которая состоится завтра на рассвете. Мне же сказали, что горевать грешно -- ведь моя дочь станет женой самого Юм-Каша! Что может быть почетней?
Дочь подошла ко мне, чтобы утешить:
-- Не плачь, мама! Завтра будет самый счастливый день моей жизни, исполнится мое заветное желание. Я попрошу Юм-Каша, чтобы тебя призвали поскорее, и тогда мы всегда будем вместе у его ног!
Я только тоскливо посмотрела на нее и ничего не сказала. Она ушла от меня -- что было толку говорить с ней?
Мне говорили, что она была необычайно прекрасна на следующее утро, и что она сама сделала шаг в бездну. Я не пошла смотреть на это. Она ушла от меня, и я бы не вынесла -- увидеть, как она уходит еще раз.
Рабыня
Какой взгляд у этой девчонки! Кто там она -- нубийка, ливийка, эфиопка? Черная, тощая, гибкая, как пантера, а глаза так и полыхают недобрым зеленым огнем. Торговец, у которого я ее купила, предупреждал меня, что она строптивого нрава. Если она и дальше будет так смотреть на меня -- отведает розог. Нужно будет обратить на нее внимание...
Что-то сегодня ванна особенно разнеживает меня. Ну и пусть -- гости придут часа через два, не раньше. Можно полежать еще немного, как следует насладиться этим ощущением тепла и легкого возбуждения, обволакивающим все тело.
Да, девчонка хороша -- конечно, для тех, кто знает толк. Когда она проходит мимо, двигаясь со змеиной грацией, и бросает на меня косой, полный ненависти взгляд исподлобья... Право, я начинаю думать, что сама обломаю ее -- оно того стоит...
Теперь нужно как следует заняться своим телом. Эти патриции богаты, и должны убедиться, что, хоть я и приближаюсь к тридцати, но за мое тело стоит платить. Кир уже ждет меня. Смешно видеть выражение собачьей покорности (напускной, конечно!) на лице этого могучего атлета с железными мускулами. Негодяй безумно хочет меня с того самого момента, как увидел, и именно поэтому я сделала его своим массажистом. Каждый день он чуть не по часу трогает и мнет мое тело, зная при этом: один неверный жест, проявляющий его истинные чувства, и его в лучшем случае оскопят, а в худшем -- забьют насмерть. Это придает особую чувственность его прикосновениям.
Не заняться ли мне девчонкой прямо сейчас?.. До прихода гостей еще достаточно времени, а я давно не развлекалась. Решено!
Все, Кир, достаточно на сегодня. Нет, я пока не буду одеваться. Можешь идти, и позови эту, черную, новенькую. И скажи всем -- ни под каким предлогом не беспокоить меня! Если придут гости -- пусть подождут немного, я скоро выйду.
Самое главное -- сразу дать ей понять, кто здесь хозяин, чтобы ей и в голову не пришло сопротивляться. И хотя я всегда держу под рукой кнут, мне очень редко приходилось им пользоваться в таких случаях. Они и так боятся меня.
Вот она входит, опустив голову. Ей, конечно, успели кое-что рассказать о моих привычках. Закрывает дверь. Останавливается у двери с самым почтительным видом.
-- Подойди ближе!
Подходит, останавливается в нескольких шагах. Глаз на меня не поднимает.
-- Еще ближе!
Делает два неуверенных шага и снова останавливается.
-- Ближе!
Еще пара шагов. Теперь она на расстоянии вытянутой руки от моего ложа, где я раскинулась, обнаженная, среди пестрых шкур. В руках у меня кнут.
Несколько минут молча рассматриваю ее. Она смотрит в пол, внешне спокойная, но я знаю -- внутри у нее все трепещет.
Внезапно я резко встаю. Она делает такое движение, словно собирается убежать, но овладевает собой и остается на месте. Мы стоим вплотную, едва не соприкасаясь, и я чувствую жар ее тела. Так же резко я беру ее за подбородок, поднимаю ее голову и смотрю прямо в глаза долгим, изучающим взглядом. Там -- ненависть и страх, которые она уже не в силах скрывать. Кнутом -- по щеке, несильно, но с оттяжкой:
-- Я отучу тебя так смотреть на меня!
Она замирает. Я снова ложусь, устраиваюсь поудобней и приказываю:
-- Раздевайся!
Забавно смотреть как она, такая черная, бледнеет. Медленно-медленно ее руки тянутся к застежкам на плечах, которые скрепляют тунику.
-- Поживей, не то снова отведаешь кнута!
Белая ткань падает к ее ногам. Она стоит передо мной во всей своей дикой красе. У нее плоский живот и очень много черных, курчавых волос на лобке. Острые маленькие грудки едва заметно колышутся. Кожа мягко блестит, словно полированное черное дерево.
Приятно ласкать женщину, которая ненавидит тебя. Приятно чувствовать, как она дрожит от отвращения, смешанного с удовольствием, и ненавидит тебя еще сильнее за удовольствие, которое ты ей доставляешь против ее воли.
Можно позволить себе все. Укусить ее за эти дерзкие соски -- она даже не посмеет вскрикнуть. Мять кожу до синяков и царапин. И упиваться полнотой своей власти над этим жалким человеческим существом.
-- Раздвинь ноги!
Ее "тайная жемчужина" прекрасна -- словно вырезана из ярко-алого коралла. О! Торговец не солгал -- она действительно девственна! Ну что ж, рукоять моего кнута прекрасно заменит ей первого мужчину.
Кажется, эта строптивица укрощена. В глазах не осталось ненависти -только слезы боли и унижения. Так-то лучше!
Достаточно развлечений на сегодня. Нельзя заставлять гостей ждать слишком долго.
-- Надеюсь, ты хорошо усвоила урок? Иди, и скажи, что я желаю одеваться.
Делаю вид, что не смотрю на нее. Встает, пошатываясь, и уходит, словно скорбная тень. Но у самых дверей на миг останавливается и бросает в меня прежний, огненно-ненавидящий взгляд дикой кошки.
Проклятье! Девчонка неисправима! Придется, все-таки, ее высечь!
Сиделка
-- Мария!
Господи, как же я устала. Хоть бы он перестал звать меня, словно собаку или служанку. Повелительно-капризные нотки в его голосе выводят меня из себя куда больше, чем я хотела бы. Успокойся, терпи, не забывай -- он больной человек.
-- Мария!
Сегодня он раздражительней, чем обычно. И невыносимей. Ты сама этого добивалась -- теперь выноси. Никто не заставлял тебя ехать с ним в Италию. Конечно, никто не знал, что будет вот так, но это ничего не меняет.
-- Мария!!!
-- Уже иду, милый!
Он сидит в кресле на веранде, и в лучах весеннего солнца кажется еще бледней и изможденней, его резкий профиль заострился, как у покойника. В Петербурге он уже давно и стал бы покойником. Здесь он может протянуть еще год или два. Хватит ли у меня терпения?
-- Почему ты не шла?
-- Извини, дорогой, я задумалась. Зачем ты звал меня?
-- Просто хотел убедиться, что ты рядом. Посиди здесь, со мной.
Сажусь. Смотрю на него. Оказывается, любовь тоже изнашивается. Когда полтора года назад мы приехали сюда, все казалось чудесным сном. Наконец-то не нужно прятаться, выгадывать часы для случайных свиданий, только растравляющих душу своей мимолетностью. Вокруг нас -- страна вечного солнца и улыбчивых людей, которым совершенно безразличны наши отношения. Мы можем быть вместе столько, сколько пожелаем. И вот как все обернулось...
Он сам во всем виноват. Пусть он болен, но зачем было постоянно изматывать меня раздражительностью и мелочными придирками? Не так выглядишь, не то сказала, не туда села -- кто сможет выдерживать все это постоянно? Он и раньше считал, что ему, как великому поэту, позволено многое, больше, чем простым смертным. Теперь же он совсем перестал сдерживаться.
Я должна быть при нем постоянно. Должна носить его носовые платки, капли, лекарства и давать их ему по первому требованию. Должна читать ему на ночь. Должна утешать его, если ему приснится кошмар. Должна выполнять все его желания -- быстро и с нежной улыбкой. Я давно уже не любовница его -просто сиделка.
А главное -- эти бесконечные, постоянно меняющиеся лица женщин вокруг. Его узнают, с ним мечтают познакомиться, девушки стремятся к нему, словно пчелы к цветку. Или мухи к падали. Еще бы -- у каждой под подушкой спрятан томик его стихов. Ему эти изъявления восторга и преданности доставляют огромное удовольствие. Он, как увядший павлин, расправляет свои поблекшие перышки и начинает флиртовать. Он впитывает женскую красоту глазами, всеми порами, упивается ею. Я знаю, он не в состоянии мне изменять, но от этого становится еще противнее.
-- Мария, разве не пора еще принимать капли?
-- Да, дорогой.
Вот так -- среди капель, придирок и слащаво улыбающихся женщин -- и проходит моя жизнь. Проходит мимо. Как давно я не танцевала... Как давно меня не целовали и не признавались в любви... Здесь есть несколько приятных молодых людей, но я стараюсь даже не думать о них. Во-первых, у меня просто нет времени на развлечения. Во-вторых, я нужна ему. Он действительно великий поэт и очень больной человек. Скоро он умрет. И я хочу скрасить его последние дни теплом и заботой, если, конечно, у меня хватит терпения.
