Николай Лейкин - Подход
— Повидалась. А та рохля. „Что жъ я, говоритъ, могу супротивъ мужа?“
— Однако, платокъ она отъ кабатчика взяла.
— Нѣтъ, Васильева Марья не брала. Ее мужъ и на пиръ не пустилъ. Вонъ невѣстка ейная, Мирона жена, взяла.
— Побѣжимъ къ Марьѣ. Вѣдь чайникъ, хорошій чайникъ…
И бабы побѣжали къ Марьѣ, Василья Трынкина женѣ.
У сарая, гдѣ хранились общественные пожарные инструменты, толпились мужики въ ожиданіи назначенной сегодня мірской сходки. Тутъ были пожилые и молодые. Нѣкоторые сидѣли на лежавшихъ у сарая бревнахъ и покуривали папиросы, свернутыя изъ махорки и газетной бумаги, и сплевывали длинной слюной. Слышалось:
— Сколько ведеръ?
— Пять.
— Мало. Надо требовать семь. А то не согласны.
— Онъ и привезъ съ собой, говорятъ, семь. Одно ведро теперь до сходки распаиваетъ, а другое подѣлитъ начальству: старостѣ, сотскому… Ну, на писаря.
— Да развѣ до сходки поитъ?
— Василій Мироновъ сейчасъ стаканъ выпилъ.
— Нѣтъ, ужъ я до сходки — Богъ съ нимъ, съ виномъ, Алексѣй Ивановичъ. — Лучше я дойду до часовни и три копѣйки на свѣчку подамъ.
Два мужика поднялись съ бревенъ и разошлись въ разныя стороны. Одинъ отправился къ маленькой часовнѣ, находящейся на концѣ деревни, другой пошелъ во дворъ Булялихи, стоящій наискось противъ пожарнаго сарая.
На дворѣ дома Буялихи давно уже дежурилъ кабатчикъ Аверьянъ Пантелеевъ. Онъ пріѣхалъ въ телѣжкѣ еще часовъ въ восемь утра и привезъ съ собой боченки съ водкой. Круглая сытая лошадь его, невыпряженная изъ телѣжки, стояла подъ навѣсомъ и позвякивала бубенчиками и мѣдными бляшками сбруи. Около него терся староста и былъ уже полупьянъ. Кабатчикъ былъ въ ажитаціи и лихорадочно пощипывалъ бороду.
Вошелъ мужикъ.
— Нашему богатѣю, Аверьяну Пантелеевичу? сказалъ онъ, раскланиваясь.
Кабатчикъ передвинулъ шапку со лба на затылокъ и, протянувъ мужику руку, спросилъ:
— Ты отъ пожарнаго сарая? Ну, что тамъ?
— Мало еще тамъ народу, но почитай что всѣ за тебя. Трынкины два брата проходили мимо. Ну, эти противъ тебя и даже хотятъ вмѣстѣ съ Антипомъ Яковлевымъ бумагу куда-то писать, коли ежели міръ…
— Да выдеретъ, выдеретъ твое дѣло. Чего боишься! хлопнулъ староста кабатчика по плечу.
Мужикъ улыбнулся и спросилъ:
— Подносить, что ли, до сходки-то? Я слышалъ, что подносишь.
— Поднести не расчетъ, коли бы люди настоящіе были, а то люди свиньи, раздраженно отвѣчалъ кабатчикъ. — Вонъ Ванюшкѣ, Буялихину сыну, поднесъ я сегодня два стаканчика, а онъ, подлецъ, на старыя-то дрожжи и не выдержалъ. Эво, въ углу валяется! А вѣдь онъ голосъ на міру. На сходку не явится — голосъ прочь.
— Вытрезвимъ къ тому-то времени, водой отольемъ. Вѣдь въ нашей власти, когда сходку назначать. А ты вотъ что… Ты поднеси-ка намъ съ Алексѣемъ Иванычемъ по стаканчику.
— Брось, староста. Ну, что за радость, ежели и ты налижешься! Вѣдь тебѣ на сходкѣ словесность нужна. Вѣдь ты начальство.
— Съ одного-то стакана? Да я, братъ, ни въ одномъ глазѣ…
— Ну, какъ ни въ одномъ глазѣ! Вѣдь ужъ изрядно пилъ сегодня. Ну, что за радость спозаранку? Вотъ выставлю міру вино, тогда и пей сколько хочешь.
— Полно. Ну, чего ты боишься?
— Какъ: чего? Ни коня, ни воза не видавши, я ужъ триста рублевъ просадилъ на угощеніе, да на подарки, а Богъ вѣсть, выдеретъ ли еще что.
— Выдеретъ, выдеретъ. Наливай намъ, сказалъ мужикъ Алексѣй.
Кабатчикъ полѣзъ въ телѣжку, вытащилъ бутылку съ водкой, посмотрѣлъ ее на свѣтъ и сказалъ:
— Фу, ты пропасть! Пока мы въ избу ходили, тутъ ужъ кто-то полбутылки высадилъ. Ну, народъ! Нате, пейте…
Онъ сталъ наливать въ стаканчикъ съ толстымъ дномъ.
Староста и мужикъ Алексѣй выпили. Показался еще мужикъ въ заплатанномъ нагольномъ полушубкѣ и съ рыжей всклоченной бородой.
— А Антипъ Яковлевъ у себя на дворѣ сейчасъ сходку собралъ. Такія рѣчи противъ тебя говоритъ, Аверьянъ Пантелееичъ, что упаси Боже! проговорилъ онъ. — Братья Трынкины тоже ему помогаютъ. Икону вынесли. Антипъ Яковлевъ заставляетъ прикладываться. Человѣкъ десять у него тамъ. Заманилъ и меня, но я убѣжалъ.
— Пущай, что угодно, дѣлаютъ. У насъ за Аверьяна Пантелеева двадцать восемь душъ печатныхъ. Вѣдь считали ужъ, сказалъ староста.
— Вонъ она, двадцать восьмая-то печатная душа гдѣ валяется! кивнулъ кабатчикъ въ уголъ подъ навѣсомъ на сына Буялихи. — Да скоро и двадцать седьмая душа свалится.
— Ты про меня, что ли? Оставь.
— То-есть, Господи Боже мой! Двѣсти рублей міру хочу заплатить ежегодной аренды, домъ послѣ десяти лѣтъ отдаю, бабъ всѣхъ перепоилъ, мужиковъ поилъ, еще поить буду, бабамъ по платку и по чайнику, ребятишкамъ полпуда пряниковъ, а люди этого не чувствуютъ! воскликнулъ кабатчикъ.
— Чувствуемъ, чувствуемъ, Аверьянъ Пантелеичъ, откликнулся рыжебородый мужикъ. — Даже очень чувствуемъ, а только желаемъ съ тебя не двѣсти рублей арендательскихъ получить, а триста.
— Здравствуйте! Да ужъ тогда мнѣ подвѣситься надо!
— Зачѣмъ вѣшаться? Въ нашемъ мѣстѣ — кабакъ золотое дно будетъ.
— Мужики толкуютъ у пожарнаго сарая, что и пяти ведеръ мало. Семь хотятъ, прибавилъ Алексѣй.
— Рѣку имъ изъ вина не сдѣлать ли? Разориться мнѣ, что ли?
— Полно, полно. Нѣтъ, ужъ ты семь-то ведеръ дай. Не обижай міръ, коли міръ тебя почитать хочетъ, уговаривалъ кабатчика рыжебородый мужикъ и, умильно взглянувъ на него, сказалъ: — Насыпь-ка стаканчикъ, чтобъ глотку прочистить. Ой-ой-ой, какъ я за тебя на сходкѣ кричать буду!
Кабатчикъ опять полѣзъ въ телѣжку за бутылкой и стаканомъ.
На крыльцо вышла старуха Буялиха и голосила пьянымъ голосомъ:
— Черти вы, дьяволы! Сами пьете, а нѣтъ того, чтобы мнѣ, старухѣ, хоть бутылочку пивца поднести!
XIV
Время близилось къ полудню. На дворъ Буялихи то и дѣло забѣгали мужики, клялись кабатчику въ вѣрности, ободряли его въ успѣхѣ и выпивали по стаканчику водки, такъ сказать, предварительно, въ ожиданіи послѣ сходки офиціальнаго мірского пьянства. Староста примазывался почти къ каждому въ компанію, отъ чего сильно покачивался на ногахъ. Кабатчикъ, боясь ему отказывать, только пожималъ плечами и упрашивалъ:
— Побереги себя, братъ, слезно прошу, побереги, а то вѣдь зарѣжешь меня.
— Теперь ужъ ничего, теперь ужъ дѣло обозначилось. Самъ ты зарѣжешь всякаго.
Пришелъ писарь изъ отставныхъ унтеръ-офицеровъ въ пальто, въ сапогахъ бутылками и съ подстриженными усами. Подъ мышкой держалъ онъ вмѣсто портфеля папку.
— Надо начинать, сказалъ онъ. — Иди и открывай сходъ, обратился онъ къ старостѣ, подошелъ къ кабатчику и спросилъ:- Такъ пятнадцать рублей и полведра?
— Да, да… По окончаніи всего происшествія получишь, ежели дѣло выгоритъ.
— Выгоритъ, выгоритъ, какъ не выгорѣть! Супротивниковъ всего шестнадцать душъ, да и то Миронъ Трынкинъ изъ-за совѣсти, что жена его взяла у тебя платокъ, запрегъ лошадь и уѣхалъ въ Крюково къ обѣднѣ. Ежели онъ на сходъ не явится, то ты ужъ пошли ему четвертушку вина, но только тайкомъ отъ его брата, чтобы братъ не зналъ.
— Да ладно, ладно… Станетъ ли дѣло за этимъ! Глотнешь стакашекъ? предложилъ ему кабатчикъ.
— Нѣтъ. Ты лучше дай мнѣ такъ бутылку, чтобы въ карманъ…
— Да вѣдь я полуведромъ тебѣ поклонюсь.
— То особь статья.
Передъ открытіемъ схода начали будить спящаго подъ навѣсомъ сына Буялихи. Тотъ не просыпался. Ему начали тереть уши. Онъ дрался.
— Тащи сюда ведро воды! Ведро воды сюда тащи! командовалъ мужикамъ староста.
Притащили ведро воды изъ колодца и начали лить Буялихину сыну на голову воду. Кой-какъ онъ прочухался. Ему вытерли лицо полотенцемъ, нахлобучили на голову шапку и въ мокрой рубахѣ и мокромъ армякѣ повели на сходъ, взявъ предварительно подъ руку. Кабатчикъ шелъ сзади всѣхъ. Выйдя за калитку, онъ перекрестился и остановился у воротъ Буялихи. Сходъ былъ наискосокъ отъ него черезъ улицу и онъ явственно могъ слышать и видѣть, что происходило на сходѣ у пожарнаго сарая.
На сходѣ были уже всѣ въ сборѣ. Толпа мужиковъ была подѣлившись на двѣ партіи: одна большая, другая маленькая. Маленькая партія состояла большею частью изъ мужиковъ-чистяковъ и групировалась около Антипа Яковлева.
— Достаточно ли зѣньки-то даровымъ виномъ налилъ? Ахъ, ты! А еще староста! встрѣтилъ старосту Антипъ Яковлевъ и презрительно посмотрѣлъ на него.
— Не твое дѣло! Чего задираешь! Ты подносилъ, что ли? огрызнулся староста. — Ты не подносилъ, такъ и корить другихъ нечего! Ты лучше покори себя, какъ ты у сиротъ Ермиловыхъ за пять рублей на лугъ арендатель, когда этому лугу цѣна тридцать цѣлковыхъ. Думаешь, бороду-то сѣдую до пупа отростилъ, такъ на святого похожъ! Знаемъ мы тебя тоже!
Староста бросилъ окурокъ папиросы, который курилъ, вошелъ въ толпу мужиковъ и пріосанился, стараясь не качаться на ногахъ. Писарь помѣстился съ нимъ рядомъ. Староста снялъ шапку, перекрестился.
