Николай Лейкин - Актеры-любители

— Во-первыхъ, онъ уговаривать не станетъ, а во-вторыхъ, вашу мамашу и уговорить нельзя. Вы не знаете мою мамашу. Нѣтъ, нѣтъ, вы этого не дѣлайте!

— Но Боже мой, что-же я долженъ тогда предпринять! Я жить безъ васъ не могу.

— Погодите. Просто погодите.

— Но что-же можетъ выйти хорошаго, ежели я буду ждать.

— Можетъ быть что-нибудь и выдетъ.

— Вы сами-то, Любовь Андреевна, готовы выйти за меня замужъ? допытывался Плосковъ.

— Конечно-же, да, но что-же дѣлать, ежели это невозможно!

Плосковъ помолчалъ и сказалъ:

— Попробуемте все-таки обратиться къ сердцу вашихъ родителей. Упадемте имъ въ ноги, будемъ просить, молить.

— Васъ выгонятъ изъ нашего дома, а меня никуда одну пускать не будутъ.

— Но вѣдь это-же ужасно.

— Потому я васъ и останавливаю, что будетъ ужасно.

Плосковъ опять помолчалъ и спросилъ:

— А обвѣнчаться тайно отъ папаши и мамаши?..

— Что вы, что вы! Да развѣ это можно?! испуганно заговорила Люба.

— Отчего-же?.. Вѣдь люди это иногда дѣлаютъ.

— Нѣтъ, нѣтъ… Оставьте.

— Да вѣдь я говорю, что это въ крайнемъ случаѣ. Есть люди, которые намъ въ этомъ помогутъ. Смотрите, какая милая женщина Кринкина… Она съ удовольствіемъ поможетъ. Вы поѣдете какъ будто-бы на репетицію, а я ужь буду ждать. Встрѣчу васъ и прямо въ церковь… Мои пріятели будутъ свидѣтелями. Нужно только ваше метрическое свидѣтельство. Метрическое свидѣтельство вы можете достать?

— Лучше и не говорите объ этомъ.

— Стало быть ваша любовь ко мнѣ не сильна. А я-то какъ васъ люблю!

— И я васъ люблю. Но вѣдь это-же будетъ скандалъ! Господи Боже мой! Да я и представить себѣ не могу, что это будетъ!

— Ничего не будетъ. Отъ вѣнца мы прямо къ вашимъ родителямъ, упадемъ имъ въ ноги… Великихъ преступниковъ прощаютъ, а не только что дѣвушекъ, которыя вышли замужъ по влеченію сердца, но противъ воли родителей. А что до скандала, то нѣтъ такого скандала, который-бы не забывался. Подумайте, Любинька… Надѣюсь, вы мнѣ теперь позволите такъ васъ называть?

— И думать не смѣю. Вѣдь это ужасъ что такое!

Люба сидѣла потупившись, перебирала платокъ и говорила:

— Не простятъ, не простятъ. Какъ возможно простить. Вы не знаете папеньку съ маменькой.

— Сейчасъ послѣ вѣнца не простятъ, такъ потомъ простятъ, стоялъ на своемъ Плосковъ. — Метрическое свидѣтельство ваше гдѣ хранится?

— Конечно-же у папеньки.

— А взять вы его не можете?

— Какъ взять? Украсть? Да что вы!

— Не украсть, а просто взять. Какая-же это кража, если вы свое берете!

— Нѣтъ, нѣтъ. Не будемъ говорить объ этомъ.

— Ну, тогда копію съ метрическаго свидѣтельства добудемъ. Я знаю, что были случаи, когда и по копіи съ метрическаго свидѣтельства вѣнчали. Вы вѣдь знаете, въ какомъ приходѣ вы крещены?

— Конечно-же знаю… Только все это невозможно!.. Оставьте все это.

— Зачѣмъ оставлять? Надо дѣйствовать. Вы, какъ совершеннолѣтняя дѣвушка, попросите себѣ копію съ метрическаго свидѣтельства. Я обращусь къ одному знакомому адвокату и спрошу его, какъ надо это сдѣлать на законномъ основаніи.

— Бога ради, оставьте, Виталій Петровичъ…

— Само собой разумѣется, что вѣнчаться тайно, мы будемъ только тогда, когда испробуемъ всѣ другія средства и ваши родители будутъ неумолимы.

— Не могу я этого, ни за что не могу… Все равно не могу.

— Тогда гдѣ-же ваша любовь послѣ этого! воскликнулъ Плосковъ.

— Не попрекайте… Но, ей-ей, не могу. Погодите дайте подумать, дайте сообразить.

— Хорошо, думайте, соображайте, а я буду страдать.

Плосковъ тяжело вздохнулъ, взялъ Любу за руку, крѣпко сжалъ руку и прошепталъ:

— Ангелъ мой! ежели-бы ты могла заглянуть въ мою душу, ты увидѣла-бы, какъ любитъ тебя Виталій, какъ глубоко страдаетъ онъ, и пожалѣла-бы его!

— Да я и то жалѣю… тихо пробормотала Люба. У чайнаго стола гремѣли стаканами.

— Воркующіе голубки! Чай пить… кричала Кринкина Любѣ и Плоскову.

XV

Корнева долго ждали, но онъ на репетиціи такъ и не былъ, приславъ въ концѣ вечера записку съ извиненіемъ, что не можетъ пріѣхать по случаю затянувшейся репетиціи въ Мукосѣевскомъ кружкѣ. «Что имѣемъ — не хранимъ» такъ и не репетировали въ этотъ вечеръ, отложивъ до слѣдующаго вечера.

— Просто запутался, сказалъ про Корнева Конинъ. — Вѣдь я знаю мукосѣевскія репетиціи. Тамъ цѣлыя пиршества устраиваются, жженки изъ киршвассера варятъ, крюшоны уничтожаютъ.

Режиссеръ Луковкинъ тотчасъ-же отпустилъ Любу домой. Плосковъ бросился ее провожать, но она остановила его.

— Бога ради не дѣлайте этого, сказала Люба. — Я сегодня на своей лошади. У меня у подъѣзда кучеръ.

— Но я только до кучера.

— И до кучера не надо. Вы думаете, маменька не станетъ завтра разспрашивать кучера, провожали-ли вы меня? Непремѣнно станетъ спрашивать. Вы не знаете, какая она хитрая!

— Тогда я только до прихожей.

На темно освѣщенной лѣстницѣ Плосковъ осмотрѣлся и, видя, что никого нѣтъ, схватилъ Любу въ объятія и сталъ цѣловать. Онъ цѣловалъ ее въ лицо, въ шею, въ руки.

— Что вы, что вы… Насъ могутъ увидѣть, шептала Люба, но не отбивалась.

— Будешь моею, во чтобы то ни стало будешь, иначе я покончу съ собой! говорилъ онъ.

Смущенная, вся раскраснѣвшаяся, поѣхала Люба домой.

«Что-то будетъ? Что-то изъ всего этого будетъ?» думалось ей. «Ну, да пускай что будетъ, то будетъ, а все-таки онъ меня очень любитъ!» рѣшила она и на душѣ ея сдѣлалось радостно, пріятно.

Весело поднялась она по лѣстницѣ до своей квартиры, впорхнула въ прихожую, быстро раздѣлась и пошла въ комнаты. Въ гостиной уже ждала ее мать.

— Ну, что — былъ Корневъ на репетиціи? спросила она.

— Былъ, мамочка, былъ, соврала Люба, нѣсколько замявшись.

— Ну, какъ онъ съ тобой?

— Да какъ?.. Ничего… Очень любезенъ… Разговаривали.

— О чемъ? допытывалась Дарья Терентьевна.

— Да объ разномъ. Училъ онъ меня, какъ играть роль.

— Ты-то будь съ нимъ только полюбезнѣе. А другого разговора у тебя съ нимъ не было?

— Какой-же можетъ быть другой разговоръ?

— Не притворяйся дурой. Ну, да все равно. Не провожалъ онъ тебя до прихожей? Не помогалъ одѣвать пальто?

— Нѣтъ, мамаша, этого не было.

— А тотъ? Этотъ… Какъ его? Ну, вотъ этотъ…

— Вы про Плоскова должно быть? Тоже не провожалъ. Вѣдь вы-же запретили. Съ Плосковымъ-то я только здравствуй да прощай. Некогда было и разговаривать.

— Ой, врешь!

— Да что-жъ мнѣ врать-то!

— Мнѣ думается, что онъ тебя даже и до дома провожалъ. Смотри, вѣдь я кучера спрошу. Тогда хуже будетъ.

— Что-жъ, ставьте на одну доску съ прислугой, а только ежели вамъ говорятъ, что не провожалъ, такъ вы должны вѣрить, что не провожалъ. Зачѣмъ я вамъ буду врать-то?

— Ну, то-то. Впрочемъ, ежели Корневъ будетъ вызываться провожать, то пускай провожаетъ, я буду очень рада.

Ночью Любѣ снился Плосковъ. Видѣлось ей, что будто онъ увозитъ ее на тройкѣ. Она въ бѣломъ подвѣнечномъ платьѣ, а сзади ихъ гонится ея маменька Дарья Терентьевна, тоже на тройкѣ.

На другой день, когда Люба часу въ одиннадцатомъ встала, горничная таинственно подала ей маленькій розовый конвертикъ.

— Давеча утромъ молодой баринъ подалъ. Тотъ самый баринъ, что насъ въ прошлый разъ провожалъ домой, когда мы съ вами были въ гостяхъ на Пескахъ, сказала она. — Онъ пришелъ къ намъ рано утромъ по черной лѣстницѣ, вызвалъ меня въ кухню и просилъ потихоньку передать вамъ въ собственныя руки. Только вы, барышня, меня, Бога ради, не выдавайте.

— Ну, вотъ еще что выдумала! Я тебѣ даже что-нибудь за это и подарю, отвѣчала Люба, вся вспыхнувъ, и быстро разорвала конвертикъ.

Плосковъ писалъ:

«Хочу хоть на письмѣ перемолвиться съ Вами, дорогая Любинька! Я счастливъ, я безмѣрно счастливъ, такъ какъ вчера узналъ отъ Васъ, что любимъ Вами взаимно. О, какъ-бы дорогъ былъ мнѣ теперь Вашъ портретъ, хотя-бы маленькая карточка. Въ разлукѣ съ Вами я глядѣлъ-бы на нее и она замѣняла-бы хоть отчасти наши рѣдкія свиданія. Если таковая у Васъ есть, то передайте ее Вашей горничной, а я, возвращаясь со службы изъ банка, зайду за ней. Безцѣнная Любинька! Посылаю Вамъ летучій поцѣлуй. Письмо мое безсвязно, но это отъ безмѣрнаго счастія. Голова идетъ кругомъ. Вашъ Виталій».

Люба поднесла письмо къ губамъ и поцѣловала.

«Боже мой! какъ онъ любитъ меня! Любитъ, до безумія… Но что изъ этого выйдетъ, и ума не приложу. Ужасъ, ужасъ!» думала она. — «Послать ему мою карточку или не послать?» мелькало у нея въ головѣ, она долго колебалась и, наконецъ, рѣшила передать карточку горничной.

— Фектя, сказала она ей. — Вѣдь этотъ молодой человѣкъ пишетъ, что онъ зайдетъ за отвѣтомъ?

— Да, барышня, это онъ сказалъ и мнѣ.

— Такъ вотъ передай ему этотъ конвертикъ, Тутъ моя карточка. Только, Бога ради, чтобы никто не видалъ и маменькѣ ни гугу.