Юрий Коростелкин - Гостиница Мухтар
Женился на девушке, которая потом "оттяпала" у него жилье. Жутко ревновал ее, и, конечно, не без причин. Уже на свадьбе, куда я был приглашен, в разгар пьянки подошел ко мне. И, улыбаясь - он любил роль прозорливца - шепнул мне, что "знает все".
- Что "знаешь все"? - помнится, устало спросил я у него. Хотя сразу же понял, что он имел в виду свою жену.
Хотел было уйти со свадьбы, но он, "распустив слюни", упросил меня остаться.
Я действительно кое-что знал, о чем Борода и не догадывался: все его друзья "перетрахали" его жену. Но я касательства к этому делу не имел. Хотя возможности были.
Если я кого-нибудь из своих знакомых приводил к нему в гости, то он обязательно упрекал меня после.
- На меня смотрели, как на шизоидный экземпляр, с твоей "легкой руки", - обвинял он меня.
И это была правда. На него, действительно, смотрели, как на шизоидный экземпляр. Но я здесь был ни при чем. Я, скорее, в те времена был по ту же сторону, где был он сам.
Если кому-нибудь в его присутствии удавалось "распеться", оставив его в тени, Борода начинал злиться. Обычно называл "примитивом" того человека и ненавидел его, а потом и себя после этого.
Тем не менее, он интересовал меня. Нас в тот период связывала с ним любовь к приключениям и спиртному. Или к спиртному и приключениям.
Любимой нашей распивочной была церквушка, ставшая впоследствии Органным залом. А еще раньше, до нас, она была мучным складом, в духе того времени.
Мы застали эту церквушку как раз в период реконструкции, то есть превращения из мучного склада в органный зал. Но превращение это длилось слишком долго - стройка была заморожена. И поэтому церковь постепенно превратилась в гигантский общественный туалет, куда забегали застигнутые нуждой случайные прохожие.
В этот период "межвременья" мы с Бородою и появились здесь. Тогда и облюбовали это местечко. Нам нравилось взбираться по крутым лестницам без перил, держась только за холодные стены, наверх колокольни. Там у нас всегда был зарезервированный, продуваемый всеми ветрами балкон, сквозь бетон которого каким-то чудом проросла молодая березка. Это на такой верхотуре!
Здесь мы и пили, расположившись на ящиках. Ну, а с верху нашей "эйфелевой башни" открывался замечательный вид на город. Питейный процесс здесь был особенным, мысли особенными.
Березку мы называли то Родиной, то Женщиной, и гладили ее по стволу.
Ну, а однажды над городом разнеслось, я уверен, что слышно было далеко: "Боже, царя храни!". Это мы с Бородою пропели во весь голос гимн монархистов, завидев в кустах одну влюбленную парочку. Помнится, они были повергнуты в дикое изумление. Еще бы, прямо с небес грянул мощный хор из двух пьяных голосов - это при такой-то акустике.
Ну, а потом пришлось "брать ноги в руки" и сваливать оттуда, быстро разлив остатки спиртного.
Это были еще времена то ли Черненко, то ли Андропова...
А вот конфликт между нами случился чуть позже, когда мы стали с ним почти друзьями. Я пришел к нему домой со своей второй женой. И Бороду "понесло", хотя это была уже не первая наша встреча в таком составе.
Нет, сначала все было нормально: он читал свои стихи и немножко ухаживал за Ириной, напоминая влюбленного Пьеро. Ну, а потом без видимых на то причин, видимо крепко поддав, обезумел и начал крушить все, что попадалось ему под руку.
- Я знаю за кого вы меня держите, - опять кричал он, бросая магнитофон об стену.- За "шизика".
Ну и совсем уж чокнулся, когда начал "задирать" прямо на моих глазах юбку у Ирины. Я долго крепился, по крайней мере, мне так казалось. И, наконец, не выдержал и отдубасил его.
Я помню, эта драка была в несколько заходов. Сначала мне показалось, что я убил его - уж больно он натурально хлопнулся затылком об пол. Затем, в то время, как Ирка обмывала его в ванной, он схватил какой-то железный предмет. И попытался ударить меня им сзади.
Я, помнится, уже обувался, чтобы уйти домой, и чудом в последний момент успел увернуться. Действительно, чудом. Удар пришелся в шею.
Ну, а потом я уже сам обезумел и отделал его так, что он оказался в больнице.
На следующий день Борода позвонил оттуда и выставил мне счет. В астрономических цифрах: за поломанную мебель и проломленную черепушку.
- Иначе, - помнится, как последняя истеричка кричал он в трубку, - я посажу тебя. У меня море свидетелей.
Я здорово струхнул тогда: за такие вещи сажали. Хотя знал, что через пару дней Борода отойдет, и ему будет стыдно за свой звонок. Ему даже в тот момент, когда он звонил, уже было стыдно. Но остановиться он не мог - такова его натура.
Меня достала тогда его "тонкая организация", - всякая ситуация могла закончиться его интеллектуальной, или не очень интеллектуальной, истерикой.
Уже не помню, когда, в какой момент, видимо, во время разборок, он сказал мне, что знал, чем закончится наша питейная эпопея. Я, помнится, тогда по молодости лет воспринял все это, как какую-то художническую интуицию, прозорливость, что ли. Вот, мол, знал о подобной развязке, вернее, чувствовал, что она возможна, но не мог противиться "нелегкой", что несла его.
Ну, а сейчас думаю, что все было намного проще. Он прекрасно знал о свойствах своей неустойчивой психики и догадывался о моем взрывном характере. А остальное было дело случая.
И вот прошло не знаю сколько, но, наверное, лет десять со времени того происшествия. Он также, как и я, еще издали увидел меня, но зачем-то сделал вид, что узнал лишь в последний момент. "Привет", - "Привет".
- Как ты? - спрашивает он меня.
- Нормально, - отвечаю доброжелательно.
И потом, без всякого перехода говорит мне:
- Ты извини, братан, меня за ту историю.
- Да брось ты, - отвечаю я.
И слово "братан" из его уст мне режет слух.
"То ли жизнь его так переделала, - в тот момент подумал я, - то ли меня он помнил таковым".
Человек, презирающий подобные обращения, как "зема", "земеля", "братан", "кореш". Человек, носившийся, можно сказать, денно и нощно со своей индивидуальностью, вдруг обращается ко мне так.
"Неужели, -подумал я тогда, - работа грузчика может переделать так человека? Неужели возможно возращение "к нормальности", которую он так презирал".
- Ты не держи на меня зла. Извини, братан, - опять говорит он мне.
"И извиняется-то, как грузчик", - подумал я тогда, многократно повторяя одно и то же.
Потом он, сказав все, что, видимо, давно хотел сказать, ушел, быстро распрощавшись со мной. Хотя я понимал, что он был бы не прочь и поболтать со мной, и выпить бутылочку.
"Наверное, дома или с друзьями, если они, конечно, у него остались, он такой, каким был когда-то, - подумал я.- Наверное "подскис" немножко, "сдулся"". А может быть, "подскис" и "сдулся" больше, чем я думаю.
Я знаю, что творчество ведет таких людей к душевным болезням, к шизофрении, после чего они отказываются от своих великих замыслов и "скисают". Но если он продолжает писать, то мне хотелось бы прочесть написанное им. Теперь, столько лет спустя, это интереснее, чем пить с ним водку...
Но все случается не всегда так, как нам хочется. Жизнь еще раз столкнула нас, но уже при других обстоятельствах.
Я шел к одной знакомой в гости, где меня очень ждали. И по дороге приметил одну странную фигуру, несущуюся "на всех парах в строго заданном направлении".
"Наверное, бежит в магазин", - подумал я. И вот в этом человеке я узнал Бороду, в сильно подвыпившем состоянии.
- Привет, - говорю я.
Он кивает головой в ответ.
И только пробежав по инерции еще несколько метров, останавливается.
- Юра, ты? - спрашивает он, повернувшись вполоборота.
- Я, - отвечаю.
И вот здесь он подходит ко мне и хватает меня двумя руками за локоть.
- Не бросай меня, - просит он и заглядывает мне прямо в глаза.
- Не бросай! - опять просит он. И я понимаю, что Борода в глубоком запое.
Через какое-то время, будто его осенило, говорит:
- Пойдем, купим бутылку.
И я не могу ему отказать, видя его умоляющие глаза.
- В конце концов, - подумал я, - девушка может подождать. Не так часто случаются подобные встречи. Есть что-то знаковое в них.
Действительно, десять лет живя поблизости (то есть ходили в одни и те же магазины, гуляли по одним и тем же улицам), мы не встречались. И вот вторая встреча за месяц.
- У меня есть деньги на бутылку, - говорит он и уже в магазине вытаскивает рублевые бумажки вперемешку с мелочью.
- Да найдем, - как можно мягче, памятуя о его самолюбии, говорю я. И покупаю две бутылки хорошей водки, палку копченой колбасы и соленые огурцы.
- Закуска будет, - извиняющимся тоном говорит он.- Есть гороховый суп мама приготовила.
И я понимаю, что меня ждет встреча с мамой Бороды - доктором философии, - которая, насколько я помню, никогда не была в восторге от пьянства сына.
"Приключения, так приключения", - говорю я себе, пока мы идем по направлению к его дому.
А Борода тем временем рассказывает, чем занимался в последнее время.
