Семен Подъячев - Среди рабочих
В это время двеоь из кухни вдруг распахнулась настежь, и на крыльцо, а потом на землю кубарем, сильно ударившись об стену, скатилась растрепанная, простоволосая и избитая кухарка, а за ней с поленом в руках Сопля.
С криками «караул», «убил» кухарка пустилась бежать… Сопля побежал было за ней, но, пробежав несколько шагов, остановился и изо всей силы швырнул поленом ей вдогонку.
Оглянувшись на бегу, баба присела и полено пролетело над ней… Вероятно, она не раз проделывала так и раньше и такие сцены были ей не в диковинку… Муж крикнул вдогонку скверное ругательство, жена ответила тем же и, сделав гадкую непристойность, от которой Культяпка покатился со смеху, побежала дальше и скрылась где-то за амбарами…
— Иди к нам! — закричал Культяпка. — Эй, воин! Иди сюда… Побаловал да и за щеку…
Сопля подошел… Мы все с каким-то особенным любопытством уставились на него…
На нем лица не было, и смотреть на него было страшно…
Белый, как бумага, худой, с пеной по углам рта, трясущийся от неостывшей злобы, в изорванной рубашке, из-под которой выглядывала тощая, поросшая волосами грудь, он был противен, жалок и ужасен…
— Устал, родной, а? — сочувственно произнес дядя Юфим.
Он ничего не ответил и молча сел, низко опустив голову.
— Ну, жисть, — глухо произнес он, помолчав, — да… Сибирь… — Он поднял голову, обвел нас страшными глазами и опять нагнулся. — Хучь давись… да и не миновать!..
— Эх, ты! — воскликнул Культяпка. — Из-за бабы-то? Го! Плюнь ты на нее да ногой разотри.
— Плюнь! — передразнил его сторож. — Хорошо тебе говорить-то!.. Да… А ты встань на мое место… попробуй… Мне уж что, — продолжал он, и голос его задрожал слезами, — мне нешто любовь ее теперича нужна? Мне хучь бы ува-уваженье, мне… — вдруг он заплакал и затявкал, как щенок. — О-о-о-бидно мне…
И вдруг он заревел так, что нам стало жутко…
Мы долго сидели молча, слушая его тявканье… Солнце садилось… Огромный яркий диск его прятался вдали за буграми и, наконец, пропал. Стало смеркаться. С поля погнали скотину. Бабы-скотницы начали доить коров, крича на них и стуча ведрами… Из-под горы, громко разговаривая и смеясь, возвращались с рыбной ловли рабочие. Недалеко от нас на березе сидел около скворешника скворец и пел… Он то свистал, то, обернувшись к заходившему солнцу, трепетал крылышками и что-то часто-часто тирликал, то принимался кричать, как галчонок, то подражал визгу поросенка… В лугах кричали чибисы, крякали где-то утки, несмолкаемая торопливо-радостная болтовня жаворонков доносилась с поля…
— Н-да! — произнес, наконец, молчавший, как и все мы, кузнец, — дела, подумаешь, а?.. Из-за какого дерьма, из-за бабы… тьфу!..
— Думай, не думай, а жить надыть! — стараясь казаться веселым, крикнул Культяпка. — Ничего не поделаешь… — И, помолчав, добавил: — Знать, и нарядчик с ними рыбу ловил…
— А что? — спросил кузнец.
— Да вишь, вон Волчок бежит… завсе с ним — выкормок… И хитрая же голова собачонка!.. — Он вдруг свистнул и громко крикнул: — Волчок, Волчок! Сукин сын, подь сюда! Иси, иси… «Иси» — это значит «поди сюда», по-господски, — пояснил он.
Бежавшая в стороне, из-под горы, небольшая собачонка остановилась, послушала и побежала в нашу сторону. Как-то изгибаясь, махая пушистым хвостом и недоверчиво-робкими глазами оглядывая нас, она подползла на брюхе, тихонько взвизгивая, к Культяпке и вдруг около его ног перевернулась на спину.
— Ах ты, подлец! — перекатывая ее с боку на бок ногой, заговорил Культяпка. — Сукин ты сын!.. мм-а-ашенник! Жрать, видно, захотел, а?.. Злая шельма… Ишь хвостом-то сучит, что, а?.. что, зла-я-я рожа?..
— Тереха-Воха, — вскочил вдруг с места и, как-то сразу оживившись, торопливо вполголоса заговорил кузнец, — сбегай, друг, скореича на кухню, принеси топор. Там он где-нибудь, у порога. Скореича беги!
Тереха, не интересуясь, зачем вдруг понадобился топор, встал и торопливо пошел к избе.
— Ты что это? — спросил Юфим.
— Погоди, увидишь! — скверно как-то посмеиваясь, произнес кузнец. — Давай скорей! — крикнул он возвращающемуся с топором Терехе.
Тереха подошел и отдал топор. Кузнец взял его, пощупал большим пальцем правой руки лезвие и сказал Культяпке:
— Ну-ка, Миш, подлож-ка хвост на бревно, а его подержи чуток за шиворот… Я в момент!.. Злее будет… Вон у пастухов, у зубовских, все собаки… хвосты рублены… Клади!.
— Бросьте, ребята, неладно это, не дело… жалко, — сказал Юфим.
— Мы люди, да и то нас не больно жалеют, — пробурчал кузнец.
— Ну, как знаете, ваше дело! — сказал дядя Юфим и, махнув рукой, отвернулся в сторону. — А только, — добавил он, — блажен человек, иже и скоты милует…
Между тем Культяпка взял Волчка за голову и, зажав ее между ног, цесело крикнул:
— Сопля, бери-ка его, сукина сына, за хвост… за конец за самый… клади на шестерину-то, тяни к себе, а я к себе, а ты руби… Сразу отскочит…
Сопля охотно согласился и, ругаясь скверными словами, злой и страшный, схватил Волчка за хвост и сделал так, как учил Культяпка…
Волчок потихоньку повизгивал, точно ребенок, начинающий плакать, и моргал небольшими, умными глазками, не делая никаких усилий вырваться.
— Вмазывай! — крикнул Культяпка.
Кузнец взмахнул топором, как-то особенно крякнул, перекосил рот в сторону и ударил…
Отрубленный по самую «репицу» хвост остался в руках у Сопли.
Культяпка разжал ноги и пустил Волчка.
Сначала, вероятно, не сразу почуя боль, Волчок молчал, потом как-то неожиданно сразу раздался пронзительный не визг, а какой-то необыкновенно жалобный вопль, и собачонка, катаясь по земле, обливаясь кровью, делая усилия поймать остаток хвоста, побежала прочь…
— Эх, ребята! — произнес дядя Юфим и встал с места. — За что? Нешто тварь виновата… бессловесная она… Эх! — он опять махнул рукой и пошел прочь по направлению к сараю, где мы спали…
— Брось хвост-то под бревна! — торопливо и ни на кого не глядя, сказал кузнец. — Да расходись кто куда… Коли сам спросит: «не знаем», мол… Ишь орет чорт, за версту слыхать… Терешка, брось-ка топор на место… оботри кровь-то об траву.
Тереха понес топор… Я пошел за ним… Он отворил дверь, швырнул топор и, сойдя с крыльца, сказал:
— Ну, и народ, Павлыч, а?.. Жуть!..
XX
Наутро нарядчик «нарядил» меня работать на кузницу за молотобойца… Дело в том, что постоянный молотобоец недавно взял расчет и ушел, а нового не было, и обязанность эту исполняли рабочие поочередно.
Злой, хмурый с похмелья кузнец, в грязном фартуке, с засученными по локоть мускулистыми, здоровенными руками, заставил меня прежде всего развести горно. Мне отроду, как говорится, не приходилось работать в кузне, и все у меня выходило неловко, нескладно, нехорошо…
Кузнец злился и орал на меня так, что за версту было слышно. Я боялся, как бы в азарте он не стукнул меня молотком (он несколько раз им размахивался), и дело шло у меня еще хуже… Я чувствовал, что изнемогаю… От усталости, а главное, от волнения, я стал весь мокрый и в душе проклинал и кузнеца, и себя, и всю эту постылую, подневольную работу…
Работа была трудная: надо было разрубить вдоль молотком и зубилом квадратный, очень толстый конец железа.
Раскалив железо добела, кузнец выхватывал его из горнушки, обсыпая всю кузню блестящими до боли в глазах искрами, клал на наковальню, наставлял зубило и орал что есть мочи:
— Бей… Я бил…
— Бей!.. — опять орал он. — На нос бей!.. Бей, дери тебя чорт! Не так: на нос бей, русским языком говорят, дьявол! Тьфу!.. На нос!..
И, видя, что я не понимаю, что значит бить «на нос», он с ругательством швырял зубило на землю и с ругательством же совал снова в горно успевшее за это время остыть железо…
— Дуй! Дьявол тебя задави… Вот дурака-то бог дал. Простого дела, и то не смыслит… Тьфу! Черти… бить вас надо…
Когда конец снова накалялся добела, кузнец давал мне зубило, а сам брал «кувалду» и, показав место, где наставить зубило, бил…
Бил он страшно сильно, вразмашку, через голову, и при этом как-то особенно при каждом ударе крякал…
— На себя подай! — орал он, глядя на зубило. — Еще! Ах! Ах! Ах! — крякал он вместе с ударами кувалдой. — Не верти… Держи, держи крепче, баба рязанская, чо-о-о-орт!.. Чорт! Ах! Ах! Ах!
В конце концов я привык к этим окрикам кузнеца, и они уже не действовали на меня одуряюще, как вначале.
Подошел завтрак, позвонили… Надо было итти в кухню, но кузнец не пошел… Он обтер обратной стороной фартука лицо, сняв фуражку, поскреб в голове и, как-то боком, исподлобья глядя на меня, сказал:
— Сходи, брат, за половиночкой, а?.. Будь друг!.. Аль жрать хошь? Да что там жрать-то? Кандер, чай, опять… Хлеба-то опосля и сюда взять можно, здесь и подождем… А?.. Сыпь к Лизке… Чай, знаешь, вон, деревня-то… Пески, отсель видно… Сыпь!..
