Марк Алданов - Девятое Термидора
За борщом со сметаной (борщ лучше этого, по словам Александра Андреевича, умела готовить только в Глухове его мать Безбородчиха) хозяин считал неуместными какие бы то ни было разговоры, кроме непосредственно относящихся к еде. Борщ был сам по себе слишком серьезным делом для того, чтобы с чем-либо его совмещать; только когда на ломящийся от золота стол было подано жаркое (впрочем, также совершенно необыкновенное), Александр Андреевич нашел возможным приступить к политической беседе. Он начал издалека, с французской революции - и ругнул ее как следует, но без горячности. Тон по отношению к этому событию был принят у петербургских сановников благодушно-иронический: вся, мол, так называемая революция пустяки, просто не было хозяйской руки, а послать сотню-другую наших казачков, живо бы выбили дурь из французишек. Граф Безбородко обстоятельно развил эту мысль и кое-что еще добавил от себя применительно к данному случаю: какая, право, жалость, что не нашлось во Франции - а ведь большая страна! - человека, подобного нашему князю Александру Александровичу: всю бы революцию точно рукой сняло.
Польщенный Прозоровский снова изобразил на лице что-то отдаленно напоминавшее улыбку.
Затем Безбородко распространился об отклике событий так называемой французской революции у нас в России - и опять начал издалека: так как говорить надо было о Новикове, то он заговорил о Радищеве.
- Известна, мыслю, и вам, государь мой, Федор Васильевич, - сказал он, обращаясь преимущественно к Ростопчину, ибо князю Прозоровскому все это было, наверное, хорошо известно, а с молодежью разговаривать не стоило, известна, мыслю, и вам выданная недавно книга под заглавием "Путешествие из Петербурга в Москву". Ее величество оную читать изволила и, нашед ее наполненною самыми вредными умствованиями и дерзостными изражениями, производящими разврат, указала... Так, сударь, - обратился он вдруг к Штаалю, - есть у меня не полагается, барашка еще кусочек извольте взять... указала исследовать о сочинителе сей книги. Сочинителем книги есть Радищев, советник таможенный. Слыл человеком изрядным и бескорыстным, но, заразившись, как видно, Францией, стал проповедовать равенство и бунт против помещиков, да еще пренеприличную впутал в книгу оду, где озлился на царей и Кромвеля аглицкого хвалил, что "научил он в род и роды, как могут мстить себя народы". Шельма этакий, - добавил с удовольствием Безбородко, а еще владимирский кавалер... Шалун обер-полицеймейстер Никита Рылеев цензировал сию книгу и, не читав ее, возьми да благослови. Со свободою типографий да с глупостью полиции не усмотришь, как нашалят, - сказал граф и решил передохнуть от речи, жаркого и борща, в ожидании того, что скажут гости.
- Да, ведь они неисправимы, - заметил, пожимая плечами, Ростопчин.
Князь Прозоровский издал неопределенный звук.
- Сей Радищев есть сущий жакобен! - горячо воскликнул Иванчук, ловя взгляд князя (в присутствии такого важного гостя и на такую важную тему секретарь считал нужным говорить высоким слогом).
Штааль слушал растерянно: имя Радищева было ему незнакомо, но разговор, очевидно, шел о той самой книге, которая так понравилась ему в детскую пору.
Александр Андреевич подлил гостям вина и продолжал:
- Сочинитель развратной книги, оный Радищев, взят под стражу и Сенатом, по силе воинского устава 20-го артикула, к смертной казни присужден. Ее величество, матушка императрица, по ангельской своей доброте (Безбородко вздохнул и поднял глаза к небу, но, увидев на потолке столовой изображение разрезанной жирной утки, снова стал накладывать жаркого гостям и себе)... по ангельской своей доброте приговор сей не конфирмовала, но смягчила, хоть молвить изволила - и совершенная правда, - что оный Радищев есть хуже Пугачева. Ан теперь вон какое вышло в Москве зловредное дело и новое колобродство. Новикова, Николая Иванова, знать изволили? - обратился он снова к Ростопчину, касаясь наконец того предмета, для которого был устроен обед.
Князь Прозоровский поднял от тарелки свои мутностеклянные глаза.
- О деле слышал, но знаком не был, - поспешно ответил Федор Васильевич.
Безбородко перевел взор на Прозоровского, точно приглашая его занести куда следует это свидетельское показание.
- И слава Господу Богу, государь мой, Федор Васильевич, - продолжал он удовлетворенно, - что не знали сего ханжи, - опасного ли, не знаю, но скучного весьма, - кой ныне князем в ничтожество приведен...
- В подмосковной своей деревне Авдотьино, - сказал Прозоровский, мутно глядя на Ростопчина, - государственный преступник Новиков, по моему приказу, воинскою силой, эскадроном полицейских гусар под начальством Жевахова князя арестован. Ныне же волею ее величества на пятнадцать лет посажен в Шлюссельбургскую крепость. Опасности более нет...
Безбородко поперхнулся рейнским вином. Он вспомнил, как Кирилл Григорьевич Разумовский, известный своим остроумием и независимостью мысли, издевался над экспедицией князя Жевахова: "Чем расхвастался старый дурень Прозоровский: старика больного арестовал, точно Силистрию взял!"
Иванчук очень бойко и громко заявил, что, к счастью, с мартинистами и масонами покончено раз навсегда. Его сиятельство имеет в этом деле огромную заслугу перед отечеством. Не нужно забывать также старание, проявленное помощником князя, Степан Иванычем Шешковским, которого мы все знаем, любим и уважаем.
Безбородко сначала с неудовольствием поглядел на Иванчука, - такому молодому человеку, по его мнению, не следовало вмешиваться в разговор сановников, - но успокоился, увидев благосклонный взгляд, который бросил на секретаря князь Прозоровский. "Шустрый, шельма, - подумал он, - далеко пойдет - наш брат, глуховский. Не то что тот мальчуган из школяров Семена Гавриловича".
Ростопчин с кривой усмешкой посмотрел на Иванчука. Он начинал раздражаться.
- Похвально, - сказал хрипло Прозоровский. - У Шешковского Степана ругателей много. Называют кровопийцей... Неправда!.. Почтенный человек... Царский слуга!
- Кнутобойничает малость, говорят, ваше сиятельство, - заметил с усмешкой Ростопчин. - В его деле, конечно, без кнута трудно. Mais il parait que le brave homme exagere. [Но, кажется, этот почтенный человек чересчур усердствует (франц.) ]
- He кнутобойничает, - прохрипел Прозоровский. - Ложь! Ругателей много, верных слуг престолу мало!
Безбородко с тревогой посмотрел на гостей и поспешно заговорил опять. Его гладкая мягкая речь немедленно внесла успокоение. Он с большой похвалой отозвался о свойствах князя Прозоровского, затем, отдал должное уму Федора Васильевича, которого ждет такая блестящая карьера: "Всех нас затмите, сударь, как утро затмевает вечер" (Александр Андреевич почувствовал, что этот образ у него не вышел, но продолжал еще более плавно). Ругнул опять французскую революцию, ругнул и мартинистов, поспешил отметить, что великий князь, как всем известно, вполне одобряет политику государыни императрицы, очень похвалил также отменные качества великого князя. И выразил, наконец, полное душевное удовлетворение по поводу того, что они втроем, у него в доме, так хорошо обо всем поговорили и что князь Александр Александрович и Федор Васильевич сразу вполне оценили друг друга. В заключение речи он налил гостям по полному кубку какого-то удивительного вина и заставил их выпить.
Ростопчин хмуро слушал. Он понимал, что нужно Александру Андреевичу и для чего устроен обед. Федор Васильевич сам считал необходимым несколько реабилитировать себя в кругах близких к императрице. Но ему было досадно, что он вынужден поддерживать общение с ничтожными людьми, - особенно с этим выжившим из ума старым тираном. Зато Ростопчин предвкушал удовольствие от сатирического письма, в котором, на своем прекрасном французском языке, он опишет графу С. Р. Воронцову отвращение, внушенное ему личностью Прозоровского. "Только и есть из русских два европейца: Воронцов и я", подумал он.
- Достойно удивления, - сказал Иванчук, - что русские жакобены - люди нашего круга, les gens de notre rond, такие же дворяне, как мы все: Радищев, Новиков, Ладыженский, Трубецкой, Тургенев. Тres bons noms, ma foi. [Лучшие фамилии, клянусь честью (франц.) ]
Ростопчин, с отвращением выслушавший французскую фразу Иванчука, подумал, что из этого замечания, отточив и приправив его как следует, можно будет при случае сделать недурной афоризм, - надо запомнить. Безбородко тоже воспользовался словами молодого секретаря и навел разговор на тему, которая должна была всем понравиться: он попросил Федора Васильевича объяснить ему свою родословную.
- Мы происходим, - сказал небрежно Ростопчин, - от Федора Давидовича Ростопчи, знатного татарского вельможи, кажется, ханского, то есть царского, происхождения, который выселился из Крыма в Россию при...
Александр Андреевич слушал, изобразив на лице восхищение, и замечал про себя, что самого умного человека можно поддеть на какую-либо глупость: "Ведь все ты врешь, сударь, - думал он. - Вряд ли существовал в Крыму Федор Давидович Ростопча, а если существовал, то не важная был, проклятый нехристь, персона: верно, такой же, если не хуже, разбойник, как мой Демьян Ксенжницкий, герба Ostoja, Остржетовского воеводства".
