Шломо Вульф - Гекуба
"Все! - поспешил уйти от дискуссии Давид. - Нам пора в гостиницу. Поскольку у вас, как всем известно, бандит на бандите, а ты, Серж, как это..." "Лыка не вяжет, - восторженно подхватила Лида. - И машину он вести нипочем не сможет, а потому он сейчас вызовет такси..." "Тачка! Шеф! крикнул Сергей в форточку, вскочив на табуретку. - Рули на четвертый этаж, квартира восемь."
К изумлению гостей, в дверях действительно появился элегантный парень в очках и заботливо подал Батье ее шубку. Она расцеловалась с Лидой и повисла на руке таксиста. Остальных гостей вел к машине Сергей. Последние несколько метров он волочил Элишу за шарф попкой по снегу. Автомобиль рванул в метель и сугробы, застревая в пробках и сворачивая в известные только водителю переулки. Скоро засияли впереди красные башни Кремля и нависла громада небоскреба-гостиницы. Сергей взвалил Элишу себе на спину, держа спереди за руки, Давид держался за него сбоку, а Батью все так же заботливо вел таксист, которому она что-то без конца щебетала на иврите. Ее ноги скользили обе сразу за его пятки. Таксист терпеливо останавливался, переступал через ее сапожки, пытаясь хоть как-то вести свою пассажирку. В конце концов, он сдался, применил сережин прием и взвалил иностранку к себе на спину. В таком привычном для портье виде вся группа проследовала к лифту, неприглядно отразилась в зеркальных стенах и потолке его кабины и ввалилась в номер достойного семейства Зац. Элишу тюком сгрузили в углу просторной прихожей на пушистый голубой ковер, где он радостно свернулся клубком и громко засопел. Пока Дуду в своей шубе громко храпел в кресле, шофер заботливо переодевал Батью в ночную рубашку, а Сергей обследовал бар. Там оказался приличный коньяк, который грех было не выпить. За первой рюмкой просто проскочила вторая, а к третьей появился взбудораженный водитель, уже без очков и с дубленкой в руках. Увидел коньяк, он ахнул, и тут же предложил тост "За тех, кто в Израиле", потом "За тех, кто в море" и зачем-то "За родину, за Сталина".
Бутылку "Napoleon" уговорили в два счета.
Оба прошли через холл по струночке. У Сергея только шнурки без конца развязы-вались. Он кричал "Стоять!!" таким страшным голосом, что охрана хваталась за автоматы, садился на пол, завязывал шнурки и в позе шпагоглотателя следовал за терпеливо ожидавшим таксистом. Но через несколько шагов гремело очередное "Стоять!!".
В такси Сергей почему-то оказался на водительском месте. Он вихрем гнал "мерс" по утопающей в снегу Москве, распевая во все горло "Хине матов у манаим шевет ахим гам яхад" - как хорошо сидеть братьям вместе.
Где-то в Крылатском, упершись рылом в сугроб, Сергей долго и сердито выспра-шивал у бестолкового водилы, где он, Сергей, живет, а тот наугад называл то Со-кольники, то Юго-Запад. Пассажир гневно мотал башкой со своим "Не! Ты че, оху?.. Дальше! Где ты нас взял, долбофакер?" Наконец, оба пришли к выводу, что они живут вместе, в Мытищах с мамой и сестрой таксиста. На том и порешили, раз этот дурной коньяк так отшибает привыкшую к нормальным напиткам русскую память. И, распевая тех же ахим вместе, покатили по столице своей родины куда надо. Женщины были рады, что их сын и брат нашелся и что его привез такой обходительный человек. Собутыльники заснули на одной кровати, обнявшись и вздрагивая во сне, а умная мама, разыскав Сережину визитку, позвонила Лидии. Та долго не отвечала. На "не беспокойтесь, ваш Сережа у нас" Лида буркнула: "Мне-то что... спать хочу..." И отключилась. 3.
За окном поезда неслись белые поля, мощные леса, утопающие в снегу дома. Давид и Батья взяли билеты на дневной скоростной поезд и ехали по бесконечной России, как по Европе - не в купе, где, как они опасались, кто-то войдет и... а в самолетных сидениях. Отказались они и от часового перелета в Петербург-Ленин-град - накануне где-то в Сибири гробанулся самолет. Полутораста пассажиров будто и не было на свете. ВВС тут же услужливо разъяснила: перманентный экономический и социальный кризис, все разворовано, самолеты давным-давно исчерпали технический ресурс, летчики вечно пьяные, диспетчеры на игле. Да еще чеченские террористы ворвутся в салон - для букета. И посадят самолет уже не в Израиле, как в прошлый раз... Эти нашим гостеприимством они сыты навсегда!
Трудно было привыкнуть к просторам России. В самом центре страны, пересекая пространство всемеро больше, чем от Тель-Авива до Хайфы, они практически не видели городов и поселков. Поезд несся с невообразимой скоростью. Станции проносились мимо окон за секунды, перпендикулярные полотну автодороги мель-кали серыми лучами на белом фоне. Березовые стволы сверкали как бенгальские огни. Дальние синие леса плавились под низкими темными облаками. Бешенно плясали за окном провода. Редкие бесцветные и однообразные деревни уносились одна за другой назад, словно поезд шел по чудовищному кругу.
В вагоне было чисто и тепло. Никто не орал по мобильному телефону, не пере-крикивался через весь вагон и не хохотал безо всякой причины. Разговоры были слышны только собеседникам. Никто не ел пахучую питу, торопливо запихивая ее в рот двумя руками и не пил колу из горлышка бутылки, отрыгивая и радостно обводя при этом пассажиров счастливым взглядом. Все это выгодно отличало рус- скую публику от израильской. Это были скорее парижане, чем тель-авивцы.
Точно так же, как в лондонской и парижской подземках, почти все что-то читали.
Петербург заявил о себе циклопическими черными заводами, унылыми производ-ственнными строениями. Потом пошли типичные для любой столицы микрорай-оны пригородов, после которых действительно появился Париж, в котором, одна-ко, было что-то ущербное. "Тут нет или почти нет мансард, уловила Батья мысль мужа. - Во всяком случае, нет мноэтажных мансард. А потому город выглядит таким приземистым." "Если вы позволите вам пояснить, неожиданно сказал им на иврите молодой человек из кресла через проход, когда строился дореволю-ционный Петербург, царь не позволял возводить здания выше своего Зимнего дворца. Кроме того, все дома должны были выходить фасадом к Неве. Купец Кикин за нарушение этого указа был бит кнутом в назидание прочим. Так его палаты и стоят, единственные, задницей к великой реке по сей день..." "А вы..." "Я петербуржец, - пояснил он. - Из местного отделения Еврейского конгресса. Мы усиленно учим иврит и всегда рады попрактиковаться." "И когда собираетесь на родину?" - обрадовался Давид. "В Израиль? Никогда, - весело ответил юноша, укладывая молитвенник в сумку. - У вас мне делать нечего. Я еврей и не хочу, чтобы меня где-либо презирали за то, что я русский. У меня есть своя родина - Россия. Тут мы молимся так, как нам нравится, и говорим между собой на иврите, но работаем на родном языке и получаем наравне с русскими. В современном мире евреев дискриминируют по национальному признаку только израильтяне и арабы. Леhитраот, хаверим... Добро пожаловать к нам!"
***
Гостиница оказалась прямо напротив вокзала, по ту сторону просторной, вполне парижской площади со странным обелиском в центре. Тут было холоднее, чем в Москве, но совсем не скользко. Они шли по мелкой грязи, покрывавшей мокрые черные тротуары. Носильщик толкал перед собой тележку с их чемоданами среди густой заснеженной толпы. В холле им навстречу тут же поспешил портье, в миг оформил номер и послал служащего проводить туда гостей.
Из окна был вид на серые задворки, брандмауэры, покосившиеся заборы. Но среди всего этого безобразия светлел ярко-белый каток, по которому носилась стройная фигуристка в синем сияющем костюме с блестками. Над коричневыми крышами, висели клочьями темные облака.
Давид набрал номер телефона Сергея и Лидии.
"Как фамилия Алекса, о котором вы мне рассказывали? Ну, который у нас будто бы на секретной работе?" "Александр Беккер, а что?" "Ничего. Попробую его разыскать. Ваш рассказ остался у меня в памяти. Вдруг я ему окажусь полезным?.."
***
Эрмитаж показался им богаче Лувра и Версаля. Во всяком случае, менее много-людным и более ухоженным. Заказанный в гостинице ивритоязычный гид был ловким парнем, знавшим о Петербурге и петровской России практически все.
Давида поразило величие страны, которую словно заново породил этот город - преобразил из азиатской Московии в европейскую империю. После Сены и Темзы морской простор Невы подчеркивал величие России по сравнению с Францией и Англией. В отличие от Москвы, Петербург символизировал равенство российской и европейской культур. По этому городу, как по Лондону и Парижу хотелось просто ходить и ходить, произвольно сворачивая с улицы в улицу. Гид пояснил, что символ города - трезубец Нептуна. И три прямые магистрали великого города сходились к золотому шпилю Адмиралтейства, возникавшему поэтому в поле зрения достаточно часто. Это не давало заблудиться в огромном городе. На Дворцовой площади гид долго водил своих гостей вокруг Александрийской колонны, рассказывая, зачем и как строили из цельного камня этот столп и постамент-волну, на которой стоял памятник Петру Великому, Медный всадник. Николай первый был на вставшем на дыбы коне - единственная в мире конная статуя на двух крохотных опорах-копытах. Дла этого всадник был пустотелым. Между царями высилась громада богатого Исаакиевского собора, который "мешал пустоголовому царю догнать полноголового" - такова была структура памятников и репутация этих правителей России в глазах современников. Днем бесконечным каскадом впечатлений следовали музеи, а по вечерам чередой шли бесчисленные спектакли в богатых театрах. Гид был отличным синхронным переводчиком, подражал интонациям драматических актеров и даже тихонько пел на иврите вместе с тенорами и басами в Мариинском театре.
