Рената Литвинова - Нелюбовь
Мишина мама подняла на прощание свое лицо с таким выражением торжественности, как будто она про себя исполняла гимн Советского Союза.
- Миша! - вдруг позвала Мишина мама, обращаясь к Рите.
- Я здесь! - ответила ей Рита дрогнувшим голосом, сжав рукой ее иссохшую руку.
- Отчего же твои руки так жестки? - спросила старая женщина.
- Я работала в саду... - ответила ей Рита. На этом, к сожалению, их разговор оборвался...
Рита в коридоре сняла повязку с ноги черной собаки. Она ей. как теперь казалось немного пьяной Рите, мешала. Собака очень радовалась, что ее ведут гулять. Характер у этой собаки был достаточно предательский - она любила поесть, поиграть, погулять - не важно с кем.
- Сейчас, сейчас, - сказала ей Рита.
Она вышла на улицу, чуть-чуть пошатываясь. Собака ее здорово хромала, Рите приходилось сдерживать быстрый шаг. Так они вышли вон со двора в сторону проезжей части.
Фотограф сидел у окна. Перед ним стоял таз. На дне его - чуть воды.
На самом деле он ничего не мог ни есть, ни пить. У него была такая угроза - как будто организм все время что-то отторгает изнутри - для этого перед ним и стоял постоянный таз.
Фотограф сидит, уткнувшись в окно, чуть нависая над белым эмалированным тазом. Мимо его окон проходят все не те люди. Он небрит. Он ждет.
Вот он видит наконец Риту. Как она идет пошатываясь, с хромой собакой. Она поднимает голову, подслеповато смотрит на его окна. Он отшатывается от окна, стыдясь. что она увидит, как он ее ждал.
Рита заходит в подъезд. Медленно снимает перчатки, греет руки, замерзшие от внутреннего волнения, о подъездную батарею. Собака не узнает чужого подъезда, тянет поводок. Рита достает из кармана флакон духов, душится перед тем, как начать подъем. Они начинают подниматься по ступенькам, Рита помогает хромой собаке подниматься, обхватив ее за бока и подталкивая снизу.
Из-под каблуков у нее вылетают искры.
Она звонит ему в дверь. Он открывает, она улыбается:
Рита смотрит на него, подняв голову. На губе у нее откуда-то уже появилась болячка - видно, она где-то упала уже, добираясь в пьяном состоянии к нему в гости. Он сказал ей:
- Какая ты красивая с болячкой. Тебе идет!
Она потрогала ее пальцем, пошла кровь. Она засмеялась, облизываясь. Ей было все равно про себя. Она бросила поводок, собака ушла куда-то в комнаты. Она начала врать:
- Какая-то девушка ударила меня утюгом, прямо по затылку, когда я стояла спиной.
Он обнял ее, она положила свою голову ему на плечо, по-собачьи. Он сказал:
- Я помню твои глаза, я помню твой голос, твои руки. твоя уши... - У нее заблестели глаза. - Я ждал тебя все это время, я сидел у окна, я ждал, когда ты вернешься, я не мог сам вернуть тебя, мне оставалось только ждать. Я ничего не мог есть, я не мог пить, меня рвало. Я поставил себе таз и сел у окна... Прости меня.
Она замотала головой.
- Я совершенно не могу говорить так, как ты. Мне стыдно. Ты такой красивый, я привязала собаку, когда ловила машину, дерево было такое тонкое, оно гнулось... - Она вздохнула, - Мне надо оправдываться?
Они лежали в постели, а хромая собака стояла рядом с кроватью и лизала голую свесившуюся с кровати Ритину ногу. И ее никак нельзя было отогнать.
Рита встала, трогая свою разбитую припухшую губу, извинительным нерешительным тоном спросила:
- Я пойду?..
Этим вопросом она нанесла удар в самую душу фотографа.
Он говорит:
- Поживи со мной хотя бы день. И ты будешь моя. Мы же с тобой никогда не жили, ты ничего не понимаешь...
Она мотает головой, отступает, застегивает себе что-то на груди, улыбается, как безумная. Он сильно хватает ее за руку. Тогда она говорит (более или менее решительно):
- Нет, нет, я не останусь, я не могу... может, завтра, потом когда-нибудь... честно... - Она улыбается и отодвигается от него.
Она хлопает себя по ноге, как будто все уже решено между ними, она зовет к себе непослушную собаку. Он опять сжимает Рите руку так, что она вскрикивает. Он отталкивает ее к стене.
- Ну не поить же мне тебя все время, чтобы ты осталась? - спрашивает он.
- Нет, не поить... - Она опять улыбается, кажется, ей даже нравится такая ситуация. - Зря... все зря... но твоя телеграмма такая красивая, скажи, как я могла не приехать? Как? Никак. - Она с жалостью смотрит на него: - Ты сам - как ребенок. Ты моложе всех. Я не буду с тобой жить. Вот. Так. Мне все равно, кто-то должен сказать правду...
Они в последний раз сидят за столом. Опять выпивают, получается, как на прощание.
Собака в коридоре грызет туфлю. Они чокаются. Она улыбается ему. (Выражение одновременно пронзительно жалкое и отстраненное, жестокое.) На ней уже плащ. Она готова встать и уйти. Она говорит ему чуть заплетающимся языком:
- Ну слушайся меня. Не сопротивляйся. Я говорю так, как надо. Мы еще увидимся! И еще увидимся...
Он опять повторяет:
- Не бросай меня - Он берет за локоть ее, за другой. Не отпускает, притягивает к себе. Она вырывается.
- Вот и все, все... - Берет со стола ножик, вертит его в руке. Встает, улыбаясь. - Я ухожу... - Она осматривается и произносит красивые немного бессмысленные слова: - Увидимся завтра. И тогда ты поймешь все сам...
Тогда он хватает ее за полу длинного плаща. Притягивает ее. Она просит:
- Не надо, не надо... пожалуйста... Я сейчас воткну в тебя вот этот ножик.
Он усмехается. Тогда она легко тыкает ему ножом в плечо, отпускает рукоятку. Нож, неглубоко вставленный в плечо, держится, не падает. Фотограф правой рукой вынимает этот нож из своего плеча, с силой втыкает его в крышку стола.
- Простите... - тихо произносит Рита. Вот он ее уже не держит. Отпустил.
Сидит с чуть порозовевшим от проступающей крови плечом.
Стук входной двери. Она опять ушла.
Рита возвращается к Мише домой. Ее шатает. Она зовет еще из коридора:
- Миша! Миша!.. - Но он еще не пришел. Рита заходит в их крошечную комнатку. От духоты открывает окно. Раздевается. Заворачивается в три простыни, чистые, крахмальные и хрустящие.
Собака, с грохотом распахнув дверь, прихрамывает к ней.
Рита ложится на плоскую, похожую на ровный белый чистый стол кровать. Лежит головой к окну. Ветер, сильный, вечерний, шевелит ее волосы. Шевелит край прохладных простынь в плечах и в ногах. Что-то похожее с ней уже было. Рита улыбается в сумерках комнаты. Кажется, в комнате - все шелестит, будто она наполнена бумагами, рукописями...
Рита не может заснуть. Она принимает сразу три таблетки, взяв со стола пузырек со снотворным.
Поворачивается на бок.
Выбрасывает подушку из-под головы.
Вертится. Совсем не может заснуть.
Принимает еще три таблетки.
Смотрит в окно, приподнявшись на локте.
Принимает еще пять таблеток. Аккуратно закупоривает пузырек с лекарством.
Берет к себе в постель телефон. Говорит фотографу медленным голосом:
- Я не могу заснуть. Сейчас я приняла снотворное, надеюсь, я засну, а завтра мы увидимся... я очень хочу, лишь бы мне заснуть... - Она кладет трубку рядом с телефоном. - Подожди... - Принимает еще несколько таблеток. Ложится на бок, ноги ее затянуты, как в кокон, тремя тугими простынями, Рита улыбается, что-то бессвязно говорит: "...за потерянный солнцем рай..." В заключение она доканчивает таблетки: высыпав их себе в руку, до последней.
Телефон со снятой трубкой валяется с ней на белой плоский кровати.
За окном моросит в ночи. Рита спит.
Верно, в этом месте сон переходит границу жизни и нежизни и уводит ее в небытие.
Ветер продолжает шевелить ее холодные волосы на затылке, в челке. Лицо спрятано в тень, в темноту. Она лежит на щеке.
Вытянута правая рука с коротко обстриженными по-детски ногтями - она лежит в очень беззащитной какой-то позе.
Я, автор, выхожу из этой комнаты на улицу. Идет дождь. Смотрю на черную улицу. И только теперь с какой-то отстраненной безнадежностью вдруг понимаю, что Риты нет и уже больше никогда не будет.
Хроника с мисс Монро (?).
1990
