Николай Сумишин - Уроки
А это что?
Возле штакетника возились с ведрами и банками завхоз Пахарчук и Дмитрий Важко. Пахарчук сливал в ведро краску, Дмитрий помешивал ее палочкой. Половину штакетника от дороги они уже покрасили, теперь, видимо, готовились приступить к другой половине.
Иван Иванович не поверил глазам. Чудеса в решете - красить забор на зиму!
И тут он вспомнил фразу, которую произнес приглушенным голосом директор: "К нам комиссия едет!" - все стало на свое место. Майстренко даже засмеялся.
До прибытия в Малопобеянскую школу Тулько забор не красили, а белили известью. Штакетины стояли в густой зелени белыми стройными копьями, обрамляя школьное хозяйство. Но на второй год своего директорствования Василий Михайлович дал соответствующее указание, и за день белые стройные копья покраснели, словно побывали в бою. Одни усмехались незаметно по этому поводу, другие тихонько ворчали: выбросили на ветер государственные деньги, - но как бы там ни было штакетник стал первым украшением Малопобеянской школы, и Василий Михайлович им очень гордился. Ограду красили каждой весной, и вскоре никто уже не удивлялся этому, напротив, все удивились бы, окажись она неокрашенной.
Теперь забор, багряно полыхавший в желто-зеленом буйстве листьев, видимо, не понравился Тулько. Не понравился с точки зрения будущей комиссии. Утратил, по его мнению, былой блеск, потемнел.
Иван Иванович заметил двух женщин, которые, торопясь на работу, перемолвились негромко:
- Разбогатела школа, ты смотри!
- При чем здесь богатство! Не ведает голова, что руки делают...
- Наверно, какая-нибудь проверка будет. У нас когда-то...
Ивану Ивановичу стало стыдно.
- Важко! - крикнул он.
Увидев учителя, Митька оставил мешалку, взял на траве забрызганную краской тряпку, вытер руки и подошел к Майстренко.
- Ты почему не на уроке?
- Мне сказали идти красить...
- Он с разрешения директора, - добавил завхоз, предчувствуя, должно быть, скандал.
- Хорошо, потом поговорим... Ты вчера видел Любарца?
- Вчера? - переспросил Важко, и Иван Иванович сразу догадался: видел, больше того, вчера, наверное, что-то произошло. Важко наверняка знает, почему не появился в школе Любарец, знает и сейчас думает, как бы ответить.
- Да, вчера. И прошу тебя, говори правду.
Митька внимательно посмотрел на учителя и почувствовал, что сейчас соврать нельзя.
- Я... не могу вам сказать...
- Почему?
- Я...
"Что-то действительно случилось..." - вконец встревожился Майстренко.
- Марш на урок! И чтоб этого, - показал на ведра и банки, - я больше не видел.
- У нас еще половина работы, - вмешался Пахарчук. - Я директору пожалуюсь.
- Ваше право, - проворчал Иван Иванович, продолжая раздумывать над тем, что опять что-то случилось, следовательно, к вчерашним заботам добавятся новые...
А у Романа Любарца уже около часа, если не больше, сидела Ульяна Григорьевна, и он в который раз повторял ей:
- Василий ваш не виноват. Я первый сказал, что он среди ребят как царь и что он трус. Поэтому я начал, я и расплачиваюсь.
Ульяна Григорьевна склоняла при этих словах голову, прятала заплаканные глаза: не верила. Должно быть, знала своего сына...
Выглянуло солнце из-за поселковых садов, посветлела ее седина. Шаловливые солнечные зайчики - что им твоя беда! - запутались в седине, бросили на изможденное лицо густую тень. И уже не тень это, а шрам, зарубцевавшийся след ужасной когда-то травмы...
Роман опустил глаза: не хотел, чтобы она увидела в них жалость.
- Я пришла не прощения просить, - тихо произнесла Ульяна Григорьевна, я хотела только узнать, как все было на самом деле...
- Так и было. Я его трусом назвал, вот он и доказал, что не трус.
"Интересно, как воспримут новое событие в школе? Скажем, Иван Иванович и директор. Иван Иванович сразу же скажет: идите и извиняйтесь. А директор процедит что-то вроде: "Яблоко от яблони..."
- Так и было, - повторил Роман. - Если бы я не оскорбил Василия, уверен, до драки не дошло бы...
- Ты великодушный парень... Чудесный парень... Я завидую твоей матери...
"Вы, Ульяна Григорьевна, и моя мать растили и воспитывали своих детей в одинаковых условиях. Даже не в одинаковых. У вас было больше шансов, потому что вы педагог", - подумал Роман, и гордость за свою мать переполнила его душу. Конечно, было бы лучше, если бы мать не начинала всего этого...
- Я и участковому так сказал, значит, дела никакого не будет, - разве можно его заводить, если пострадавший все опровергает?..
Ульяна Григорьевна поднялась, поправила юбку, надела плащ табачного цвета. Бледное лицо ее слегка пожелтело. "Ей лучше было бы носить красную одежду, она бросала бы на лицо красные тени..."
Роман тоже встал.
- В школе знают? - спросил он.
- Еще нет. Но будут знать.
Роман проводил Ульяну Григорьевну к выходу. И вдруг у крыльца увидел Ивана Ивановича Майстренко.
- Здравствуйте, Иван Иванович...
Майстренко внимательно осмотрел поцарапанное лицо Романа и только тогда сказал:
- Здравствуй, Роман.
Нежданные гости перемолвились двумя-тремя ничего не значащими фразами, и Ульяна Григорьевна ушла, понурив голову. Маленькая, тоненькая - ну совсем девчонка. Роман наблюдал, как она неторопливо открывает калитку, как так же неторопливо закрывает ее за собой.
- Я, может, не вовремя? - услышал Роман и смутился: уже давно должен был бы пригласить Ивана Ивановича в дом; учитель стоял перед крыльцом - одна нога на ступеньке - и ждал.
- Заходите, Иван Иванович!..
Майстренко разделся, бросил плащ на стул.
- Мать на работе?
- На работе.
- Вчера я не так повел себя, Роман, - неожиданно сказал Майстренко, и губы его крепко сомкнулись.
- Я тоже. - Роман отвернулся к окну.
- Завтра заседание комитета комсомола. Придешь?
- Нет.
- Надо, чтобы ты был.
- Я... Я не могу...
- Почему...
- Они... затронут моего отца, этого вынести я не смогу, - Роман не заметил, как выдал себя.
"Душу ребенка надо понимать, - вспомнил Майстренко неопровержимые слова директора, и горячая волна захлестнула его грудь. - Вот он, миг! Парень разговаривает со мной, раскрывает передо мной самые затаенные уголки своей души!.. Осмелюсь вас кое в чем поправить, Василий Михайлович: не только понимать надо, а и чувствовать. Именно чувствовать... с одного касания. Но для этого - ой как много надо..."
- Я знал твоего отца. Он был скромным, добрым и честным человеком. Ты не имеешь никаких оснований стыдиться своего отца.
Роман благодарно взглянул на учителя и тут же отвел глаза:
- Вы же слышали, как говорил Василий Михайлович...
Иван Иванович задумался: он должен что-то сказать. Должен немедленно что-то сказать. Что-то особенное, весомое. Сказанное должно тут же развеять сомнения, которые терзают этого юношу.
Как было легко еще совсем недавно, когда он держал ученика на должном расстоянии!
И он сказал:
- У Василия Михайловича это получилось сгоряча. У него нет никаких, абсолютно никаких оснований говорить это.
"Директор осужден, осужден сурово, он уничтожен в глазах этого ученика. Правильно ли ты поступил как педагог?.."
Снова молчание повисло над ними, как черная туча над головами не защищенных от дождя людей. Роман почувствовал, что Иван Иванович преступил какую-то невидимую и непонятную для него, Романа, линию и теперь, должно быть, раскаивается. Ему хотелось сказать учителю что-нибудь утешительное, подбадривающее, но в голову ничего такого не приходило.
"Может, рассказать о вчерашнем? Моя откровенность, кажется, ему приятна..."
- Вы не спрашиваете, почему я сегодня дома, почему ко мне приходила Ульяна Григорьевна...
- Догадываюсь, имея в виду твое разукрашенное лицо, - сказал Майстренко с каким-то безразличием, думая, видимо, о чем-то своем.
Ответ его не понравился Роману, настолько не понравился, что он вдруг не захотел откровенничать, рассказывать все честно, как было.
- Вчера я снова в драку ввязался, точнее, спровоцировал ее... и получил по заслугам.
- Здесь, наверно, не только ты виноват...
Роман взглянул на учителя: что он хочет этим сказать? Ага, ясно. Пытается исправить положение. Пытается спасти атмосферу откровенного разговора. Нет, поздно. Говорить правду уже не хочется и вообще не хочется продолжать этот разговор.
- Я и только я виноват. Ульяна Григорьевна тоже почему-то подумала, что виноват ее Василий. - Роман засмеялся, и этот, казалось бы, спокойный его смех окончательно сбил с толку Майстренко. А Роман продолжал свое: - Я оскорбил Василия, я сказал, что он трус... Кто бы это стерпел? Теперь я должен, наверно, пойти к нему и извиниться, как вы думаете, Иван Иванович?
- Если уверен, что виноват, иди, как же иначе, - спокойно ответил Майстренко. Он подошел и стал у Романа за спиной.
Теперь они оба смотрели за окно, где было много деревьев, а вдали кусок колхозного поля, стальной плес пруда и застывшие лодки рыбаков.
