Александр Амфитеатров - Паутина
— Еще разъ извиняюсь, что пришлось такъ ворваться къ тебѣ, — заговорилъ Викторъ.
— Да, — угрюмо возразилъ Симеонъ. — Не могу сказать, чтобы это было деликатно. Ты помѣшалъ дѣловому разговору, который для меня и важенъ, и спѣшенъ…
— Епистимію Сидоровну ты можешь пригласить къ себѣ по сосѣдству, когда тебѣ угодно, тогда какъ я сегодня, въ ночь, уѣзжаю.
— Что надо? — хмуро и брезгливо началъ Симеонъ, какъ скоро Епистимія, покорно и преувеличенно согнувшись, со смиреннымъ видомъ безотказно подчиненнаго человѣка, исчезла за дверь въ корридоръ.
Викторъ отвѣтилъ:
— Денегъ.
— Сколько?
— Все
Симеонъ вскинулъ на него недоумѣвающіе глаза.
— То-есть?.. Не понимаю… объяснись.
— Все, что осталось мнѣ получить съ тебя по дядюшкиному наслѣдству.
Прошла минута тяжелаго молчанія. Симеонъ возвысилъ голосъ, стараясь быть насмѣшливымъ:
— Ты трезвый?
— Какъ тебѣ извѣстно, я не пью, — холодно возразилъ Викторъ.
— Такъ бѣлены объѣлся! — горячо вскрикнулъ Симеонъ.
Опять примолкли. Потомъ Викторъ вѣско заговорилъ:
— Ты немедленно уплатишь мнѣ мою долю изъ наслѣдства покойнаго дяди.
Симеонъ сдѣлалъ удивленное лицо.
— Развѣ я отказывался когда-нибудь?
— Нѣтъ, но ты тянешь. Мнѣ больше ждать нельзя.
— Такъ-таки, вотъ непремѣнно сегодня и загорѣлось? — воскликнулъ Симеонъ не то съ испугомъ, не то съ насмѣшкою. Викторъ, стоя предъ нимъ прямо, какъ стрѣла, отвѣчалъ:
— Въ часъ ночи я долженъ выѣхать съ этими деньгами.
— Откуда же я возьму? Такихъ суммъ не держать дома, въ ящикѣ письменнаго стола.
— Я удовольствуюсь твоимъ чекомъ. Чековая книжка всегда при тебѣ.
— Мы видѣлись днемъ. Почему ты меня не предупредилъ?
— Потому что самъ еще не зналъ, что сегодня понадобятся.
Симеонъ сѣлъ къ письменному столу и, подпершись правою рукою, долго и угрюмо молчалъ, барабаня пальцами лѣвой по бювару. Викторъ, такой же угрюмый и стройный въ черной блузѣ своей, ждалъ спокойный, холодный и увѣренный. Что-то солдатское, неуступчивое появилось въ его лицѣ и фигурѣ, и Симеонъ видѣлъ это, и это раздражало Симеона.
— Нѣтъ, Викторъ, я не дамъ тебѣ денегъ, — сухо отрѣзалъ онъ, наконецъ.
— Вотъ какъ? — равнодушно, безъ всякаго удивленія, безъ искры въ глазахъ, сказалъ Викторъ.
— Во-первыхъ, расчеты между нами еще не кончены…
— Неправда, — остановилъ Викторъ. — Моя доля въ наслѣдствѣ опредѣлена завѣщаніемъ. Мой долгъ тебѣ подсчитанъ. Потрудись выдать разницу.
Симеонъ тонко посмотрѣлъ на брата и погрозилъ ему пальцемъ.
— Викторъ! Деньги тебѣ не для себя нужны.
— Это тебя нисколько не касается.
— Какъ не касается! Какъ не касается! Выбросить вдругъ ни съ того, ни съ сего изъ своего кармана этакую сумму на руки мальчику, который, чортъ знаетъ, куда ихъ упрочить…
— Хотя бы я ихъ въ печи сжегъ, онѣ мои, и ты обязанъ выдать мнѣ ихъ по первому моему требованію.
— Нѣтъ! — рѣзко оборвалъ Симеонъ. Викторъ смотрѣлъ на него, въ упоръ, большими темносиними глазами.
— Странно! — подумалъ Симеонъ, — впервые замѣчаю, что онъ глазами на Епистимію похожъ…
И эта мысль, напомнивъ ему унизительную, оскорбительную зависимость, въ которой онъ находился, вызвала въ немъ нервную дрожь.
— Нѣтъ, — повторилъ онъ. — Нисколько я не обязанъ. Нѣтъ.
— Почему?
Симеонъ принялъ особенно значительный и твердый видъ и отвѣтилъ, раздѣльно скандуя слоги:
— Потому что я чую запахъ преступленія.
Презрительная складка мелькнула и исчезла на тонкихъ губахъ Виктора.
— Милая ищейка, на этотъ разъ ты бѣжишь по ложному слѣду.
— Сказать все можно! — пробормоталъ Симеонъ.
— Ты слыхалъ когда-нибудь, чтобы я лгалъ? — спокойно возразилъ Викторъ.
Симеонъ раздражился.
— Ахъ, всѣ вы, вотъ этакіе, сами по себѣ, ходячая правда, души, растворенныя настежь. Но чуть «Партія велѣла», — кончено: глаза, — подъ непроницаемою дымкою дисциплины, слова — на вѣсъ и ничего въ нихъ понять нельзя,
— Партія мнѣ, покуда, ничего не велѣла, — равнодушно отвѣчалъ Викторъ.
— Тогда — для чего тебѣ деньги?
— Ты не имѣешь никакого права требовать отъ меня отчета.
— Я не требую, a прошу, — смягчилъ Симеонъ тонъ свой, — и не отчета, но отвѣта… И ты ошибаешься: имѣю право. Потому что ты требуешь деньги свои необыкновенно, оскорбляя меня подозрительною поспѣшностью, точно онѣ въ рукахъ y вора. Между порядочными людьми должна быть деликатность взаимнаго довѣрія.
Викторъ выслушалъ слова эти, провѣряя мысленно ихъ логическое теченіе, и онѣ ему понравились.
— Хорошо, — сказалъ онъ. — Я объясню, пожалуй. Хотя не обязанъ, но объясню. Но умѣй молчать.
Симеонъ гордо выпрямилъ стройный станъ свой.
— Ты говоришь съ Симеономъ Сарай-Бермятовымъ.
— Я долженъ немедленно… внести залогъ за арестованнаго товарища.
— Всю-то сумму?
— Вѣроятно, всю.
— Хорошъ, должно быть, гусекъ попался! — протяжно произнесъ Симеонъ.
A Викторъ объяснялъ:
— Онъ попался подъ ложнымъ именемъ на пустомъ дѣлѣ. Его необходимо выкупить, во что бы то ни стало, прежде, чѣмъ жандармы напали на слѣдъ, кого они сцапали.
— A если догадаются?
— Висѣлица, — коротко сказалъ Викторъ.
Симеонъ съ шумомъ оттолкнулъ бюваръ и всталъ съ порывистымъ жестомъ негодованія.
— И ты воображаешь, что я выдамъ тебѣ хоть копѣйку? — рѣзко почти прикрикнулъ онъ. Развѣ ты не знаешь моихъ политическихъ взглядовъ?
На этотъ разъ искорки въ глазахъ Виктора зажглись.
— Такихъ политическихъ взглядовъ, чтобы чужія деньги присваивать, до сихъ поръ за тобою не зналъ.
Симеонъ бросалъ ему быстрыя, готовыя фразы, которыми не столько его, сколько самъ себя убѣждалъ:
— Когда я увѣренъ, что деньги пойдутъ на преступленіе? Когда ты собираешься выкрасть какого то отчаяннаго злодѣя? Ни за что. Задержать твои деньги — теперь моя гражданская обязанность. Если бы я отдалъ ихъ тебѣ, то сталъ бы соучастникомъ твоихъ замысловъ.
— Оставь мои замыслы и подай мои деньги.
— Никогда. Я желаю сохранить уваженіе къ самому себѣ.
— И потому становишься воромъ, — ледяною насмѣшкою обжегъ его Викторъ.
Симеона перекрутило внутреннею судорогою, и страшно запрыгала его правая щека, но бѣшеный взглядъ его встрѣтился съ глазами Виктора, и было въ нихъ нѣчто, почему Симеонъ вдругъ опять сдѣлался меньше ростомъ и сталъ походить на большую собаку, избитую палкой.
— Ты уже не въ состояніи меня оскорбить, — сказалъ онъ голосомъ, который, — онъ самъ слышалъ, — прозвучалъ искусственно и фальшиво. — Отъ твоихъ ругательствъ меня защищаетъ мораль истинно-русскаго патріота и дворянина.
— Въ броню зашился? — усмѣхнулся Викторъ.
Но Симеонъ обрадовался занятой позиціи и побѣдоносно твердилъ:
— Пеняй самъ на себя. Зачѣмъ проговорился?
Викторъ пожалъ плечами.
— Все равно, ты добромъ не отдалъ бы. Знаю я твои комедіи. Ну, a насиліемъ…
— Ты не смѣешь насиловать меня въ моихъ убѣжденіяхъ! — придирчиво и не желая слушать, перебилъ Симеонъ.
Въ головѣ его быстро строился планъ — разрядить объясненіе съ братомъ въ мелкую поверхностную ссору, чтобы въ ея безтолковомъ шумѣ погасить главную суть объясненія. Онъ зналъ, что, несмотря на свой холодный видъ и внѣшнюю выдержку, брать его, по натурѣ, горячъ и вспыльчивъ. Въ былыя ссоры, ему не разъ удавалось сбивать Виктора съ его позиціи и затягивать въ ловушку мелочей, привязавшись къ какой-либо неудачной фразѣ или даже просто къ интонаціи.
— Да! Это непорядочно! Не трогай моихъ убѣжденій. Я не трогаю твоихъ.
— То-есть — какъ же это ты не трогаешь? — воскликнулъ Викторъ.
Симеонъ съ удовольствіемъ услышалъ, что червячокъ его брошенъ удачно, рыбка клюнула. Но самъ то онъ былъ уже слишкомъ разгоряченъ и мало владѣлъ собою. Вмѣсто отвѣта, языкъ его непроизвольно брякнулъ совершенно невѣроятную угрозу:
— Такъ, что тебѣ давно пора въ Якутскѣ гнить, однако, ты на волѣ ходишь!
Сказалъ, и самъ испугался, потому что Викторъ вдругъ поблѣднѣлъ, какъ бумага, сдѣлалъ широкій шагъ впередъ, — и въ глазахъ его загорѣлся острый огонь, сквозь враждебность котораго Симеону почудилось теперь лицо уже не Епистиміи, но смерти.
— Берегись, Симеонъ! — прозвучалъ ледяной голосъ. — За такія признанія страшно отвѣчаютъ.
Сконфуженный Симеонъ безсмысленно бормоталъ:
— Ну, что же? вынимай свой браунингъ! Стрѣляй въ брата! стрѣляй!
A самъ тоскливо думалъ:
— A мой въ потайномъ ящикѣ. Что за глупость держать оружіе такъ, чтобы не всегда подъ рукою!
Никакого браунинга Викторъ не вынулъ, но, спокойно глядя брату въ глаза, отчеканилъ еще раздѣльнѣе, чѣмъ тотъ давеча:
