Николай Горбачев - Ракеты и подснежники
-- Блудливая коза! Хоть бы ты, Стрепетов, привязал его к пусковой установке, что ли?
-- Не привязать его надо, а, наоборот, отвязаться от такого! Зря возимся, проку все равно что от козла молока. Позорит только... За такое время зайца уму-разуму можно научить...
-- Прежде чем объединяться, надо решительно размежеваться... Так полагается.
Один Юрка сохранял молчание. В низко надвинутой на лоб шапке, угрюмый, с чуть согнутыми в локтях руками, он напоминал ерша, только что вытащенного на крючке. Тоже характерец -- упрямый, дотошный! Меряет всех на свою добротную, идеальную колодку и сейчас небось думает: почему Буланкин сделан не по ней? А тот, видно, не на шутку решил гнуть свою линию...
Разговор офицеров и мои мысли обрывает команда майора Климцова. Вслед за этим я слышу его доклад:
-- ...для развода построен. -- Он делает паузу и с особым ударением, чтоб слышали все, добавляет: -- За исключением старшего лейтенанта Буланкина.
Потом он что-то тихо говорит Андронову, и лицо подполковника вытягивается, становится пасмурным.
...Днем я паял очередную схему прибора. Торопился быстрее закончить. Паяльник дымил в руке, от едкого кислого запаха першило в горле, перед слезившимися глазами вспыхивали и плыли золотисто-оранжевые круги. Встряхивал головой и снова продолжал паять.
-- Фу, что это у вас, как в аду? Именины чертям справляете?
Обернулся и увидел Юрку Пономарева. Свет ворвался в дверь, и только тут стало ясно: да, накоптил порядком! В кабине висел заварной дым. У Юрки ремень с портупеей съехал набок, пряжка поблескивала у бедра. По виду, минорному тону комсомольского секретаря я понял, что у него не ладилось с аппаратурой. Теперь на дверце его кабины, очевидно, висит табличка: "Посторонним вход категорически воспрещен!", которую Юрка вывешивает всякий раз, когда начинается запарка. И видимо, серьезное дело привело его сюда, коль он ушел, оставив в такую минуту свою кабину.
-- Так оно и есть, товарищ старший лейтенант, именины! -- отозвался Скиба. -- Родилась вторая схема нашего прибора!
Юрка по профессиональной привычке наклонился к осциллографу и тут же выпрямился.
-- Это я знал: должно было получиться... Пойдем, Перваков, по делу.
Когда мы спустились по лесенке, он, щурясь от яркого солнца, сказал:
-- Явился Буланкин -- слышал? Командир арестовал его...
-- Пьяный?
-- Нет, трезв, как господин управляющий... Спрашиваешь!
Юрка раздражался, когда его не понимали с ходу, теперь он даже недовольно заморгал на меня глазами.
-- А я при чем тут? Разве то, что у бочки с ним встречались? Так уже говорил, как разошлись...
-- Будет показывать клыки! Знаю -- зубастый, -- примирительно сказал Юрка и, захватив рукой острый подбородок, посмотрел на меня. -- Лучше скажи, что с ним делать? Хотя он и беспартийный... Есть предложение: когда отоспится, высказать все. Пусть знает правду о себе. Хочу, чтоб и ты, как заместитель мой, пошел.
У него был решительный и воинственный вид. Я согласился: идти так идти. Однако толком не представлял, о чем говорить с Буланкиным.
-- Ну, до вечера, -- сказал Пономарев. -- У меня схема подстройки клистрона забарахлила. Два часа настраиваю. Не хватает в такую минуту тревоги!
Он повернулся, зашагал через деревянные желоба с кабелями, легко вскочил на перекладину лесенки и скрылся в своей кабине. На закрывшейся двери трепыхнулась белая полоска картона: "Посторонним вход категорически воспрещен!"
Я усмехнулся: догадка оказалась верной.
Он зашел ко мне после контрольной проверки работы станции. Заступивший на дежурство лейтенант Орехов расписался в журнале. Операторы уже ушли, только Скиба пристраивал прибор. Я еще задержался с Ореховым. Месяца три как он прибыл из училища и был моим подопечным. В сумраке кабины не моргая замерли его веки, из которых будто выдернули ресницы -- они у Орехова бесцветные и короткие, их даже днем трудно различить. Без единого вопроса слушал меня, точно боялся пропустить хоть одно мое движение. Следил за переключателями и тумблерами, которыми я щелкал.
-- Главная твоя задача -- получил сигнал, объявляй тревогу: тут мешкать нельзя. Запиши время в журнал и начинай предбоевую подготовку...
В этот момент открылась дверца, и в кабину заглянул Пономарев.
-- Где ты? Идем... Желаю спокойного дежурства, Орехов! Я еще вернусь.
-- Ну как твоя схема подстройки клистрона? -- спросил я, соскочив на землю.
-- Что "как"?
-- Совсем не получается? Очередная запарка, коль собираешься еще возвращаться?
-- "Совсем" и "пока" -- не одно и то же. Не получается только у тех, кто не хочет. А вернусь -- просто, чтоб проверить стабильность. Так-то, товарищ следователь по особо важным делам.
В голосе Юрки прозвучала легкая издевка. В сумерках он не видел, что я беззвучно засмеялся.
Юрка с болезненным самолюбием относился даже к малейшим замечаниям о работе своей аппаратуры, считая, что все почему-то склонны "собак цеплять" именно на его приемопередатчики. "Что вы в них понимаете? -- наскакивал он во время споров. -- Смотрю, память у вас на массу закоротила! А чуть работа, так: "Пономарев, прибавь, будь добр, чувствительности!", "Пономарев, нет того импульса, нет другого!". Без приемопередатчиков эти кабины, вся станция -- нуль без палочки!"
Мы помолчали. Прошли мимо будки с часовым. Позади осталась узкая проходная -- калитка из колючей проволоки. Было сыро и неприятно. Черный лес подступил вплотную, грозно. Стужа от земли заставляла ежиться и вздрагивать. Словно мокрая простыня, плотно обволокла тишина. Одинокая лучистая зеленая звездочка робко и грустно подмигнула с высоты.
Юрка вздохнул, сказал:
-- А все же ты прав... Уставать стал от этих своих шкафов. Иногда чувствую -- все тело начинает гудеть, будто перевозбудившаяся генераторная лампа, а то и запищит, как эта труба -- волновод, -- во время электрического пробоя. Есть же такие, кому везет. Счастливчики, в рубашках родились! Скоро в академию, например, улепетнут. Книжки в портфель, лекции, лаборатории, строго по звонку перерывы, шесть часов занятий, чтобы не перетрудились будущие инженеры... Не жизнь, а установившиеся ровненькие гармонические колебания. А потом лет через шесть приедет такой вот Костя и не узнает! "Как ваша фамилия? Пономарев?.. Ах да, припоминаю... Это у вас со схемой подстройки клистрона ничего не получалось?" -- Хохотнув, Юрка положил руку на мое плечо: -- Шучу, шучу...
Он продолжал платить мне за насмешку, но платил, как всегда, беззлобно.
-- А почему бы тебе не поступить?
-- В академию? А ты подумай, что станет, если мы все подадимся туда? Кто тут работать будет, боевую готовность поддерживать? Очередь хоть надо соблюдать... И еще: у каждого свои сани, в которые он садится.
-- А я, по-твоему, в свои собираюсь садиться? Без инженерных знаний на такой технике делать нечего. Вот столкнулся с прибором, и, оказывается, в голове прореха на прорехе.
-- Не о тебе, Костик, речь, -- спокойно возразил он. -- За вас с Ивашкиным доволен. Но и тут еще кучи дел и возможностей -- только успевай.
-- Так уж и не думаешь никогда?
-- Может быть, -- уклончиво ответил Юрка. -- Когда пойму, что все уже как техник преуспел и переделал, если почувствую влечение, род недуга... Так-то.
-- Говоришь, устаешь... Тогда перешел бы в другую кабину, поработал на иной аппаратуре.
Помолчав, Юрка вздохнул, с фатальной покорностью сказал:
-- Изучать смежную, чтоб лучше свою знать, -- это резонно. Начал уже с буланкинской, потом за твою примусь. А совсем уйти на другую аппаратуру --пустой разговор! От себя не уйдешь. Видно, вытащен мой жребий и записана в свиток судьба -- не отвертеться. Мое призвание -- они, приемники и передатчики. Мы с ними связаны бронированным кабелем, захлестнуты морским узлом. Словом, телом и душой срослись. Знаешь, иногда мне кажется, что у нас даже выработался особый язык -- молчаливый, беззвучный. Ищу, делаю что-то, бьюсь возле шкафов как рыба об лед. "Ну давайте уж открывайте свой секрет", -- начну мысленно просить. И будто услышат, смилуются, шепнут в ухо: "Тут посмотри. Сделай так-то". И все в порядке. А иногда размечтаюсь и будто растворюсь со всеми этими шкафами, окунусь в какую-то зеленую прозрачную мглу. Растворились проводники, детали все, узлы... И вот они -бегут в этой мгле электроны стайками вверх-вниз, сталкиваются, перемешиваются, разделяются, меняют направления. А я в них угадываю все свои импульсы, вижу, что они делают, и плаваю среди них, как в сказочном царстве... -- Он опять помолчал. -- Конечно, говорю побасенки, но если хочешь знать -- тут мой второй дом, своя стихия и смысл жизни.
Нет, Юрка говорил правду, хотя в словах его сейчас и сквозила легкая ирония. Он был одержимым в работе и подчас вызывал у товарищей шутки, за которыми крылось скорее уважение. "Пономарев? Когда он только спит?" Нередко случалось, и я завидовал его воле и упорству, его знанию души техники. У Юрки были жена и сын, похожий на него: худенький, длинный, верховодивший среди немногочисленной детворы в городке. Интересно, как они принимают все это?..
