Всеволод Крестовский - Тамара Бендавид
— Я, граф, хотел нарочно сделать приятный сюрприз, — любезно заговорил Закаталов, подходя к нему, в качестве хозяина, — поэтому уж извините, не предупредил вас ни словом… Но надеюсь, вы рады такой неожиданной встрече со старыми добрыми знакомыми?
Лицо Каржоля исказилось вынужденной и потому донельзя глупой улыбкой, с которой он издали поклонился общим поклоном гостям и поспешил к хозяйке дома, чая почему-то в ней одной свой якорь спасения в эту отвратительную скверную для него минуту. Та усадила его подле себя и не нашла ничего лучше, как спросить:
— А разве вы, граф, знакомы?! Я и не подозревала.
Каржоль пробормотал ей в ответ что-то невнятное и, чувствуя, что надо же наконец обратиться с какою ни на есть фразой к своим «добрым, старым знакомым», повернулся к Ухову все с тою же вынужденной улыбкой:
— Давно изволили пожаловать?
— Сегодня, — отрывисто буркнул ему генерал.
— И надолго?
— Не знаю, смотря как.
Каржоль чувствовал, что все эти ненужные вопросы выходят у него ужасно глупыми и совсем некстати, а между тем нужно же ему говорить о чем-нибудь, чтобы хоть этим прикрыть свое смущение. Сознательнее всего царило в нем теперь одно лишь помышление, — как бы удрать, удрать отсюда скорее, под каким ни на есть благовидным предлогом. Он уже стал было объяснять хозяевам, что заехал лишь на минутку, так как ему необходимо, к сожалению, спешить по одному неотложному делу, но едва лишь заикнулся об этом, как Закаталов, сделал вид, будто не расслышал его слов, любезно захлопотал о чем-то около генерала и сейчас же поспешно обратился к жене:
— Душечка, ты бы распорядилась насчет чая, поди-ка, пожалуйста, — предложил он ей, выразительно показывая глазами на дверь, а затем, повертевшись с минутку в гостиной, пока предлагал Каржолю и другим гостям папиросы да спички, поспешил и сам, с озабоченным видом радушного хозяина, выйти вслед за женою из комнаты.
С уходом их, Каржоль почувствовал, что он покинут, одинок, беспомощен и совсем уже предается на жертву чему-то ужасному, неизбежному, как рок, что должно наступить для него сию минуту, — и он сидел, как истукан, в своем кресле, не зная, куда глядеть, куда девать свои руки и ноги, почти не смея шевельнуться. Несколько секунд общего тяжелого молчания, вслед за уходом притворившего за собой дверь Закаталова, показались ему целой вечностью невыносимого нравственного гнета.
— Мне надо с вами объясниться, граф, — сказала ему, наконец, Ольга сухим и довольно твердым тоном, а затем обратившись к остальным, попросила их удалиться на некоторое время в залу, — она позовет их, когда понадобится. Те молча поднялись со своих мест и вышли в смежную комнату. Каржоль сообразил, что этим выходом ему отрезается всякий путь отступления как от объяснения с Ольгой, так и из дома полицеймейстера. Он понял теперь, что тут была устроена ему западня, в которой очутился он, как пойманный мышонок, — и мятущееся чувство какой-то заячьей тоски и почти страха невольно овладело им при этом. Что Ольга с отцом здесь, это ему еще понятно; но с какой стати с ними эта свита, эти молчаливые офицеры, Аполлон Пуп с его зловещим каким-то видом?.. Им-то что надобно? Чего хотят они? Зачем, зачем они здесь и что все это значит? Но все-таки среди своего мятущегося чувства, граф был смутно рад и тому уже, что объяснение с Ольгой произойдет, по крайней мере, с глазу на глаз. — Оно все же легче как-то…
— Надеюсь, вы угадываете цель нашего приезда, — начала Ольга тем же сухим и сдержанным тоном. — Отцу моему известно все. Я не могла, да и не имела надобности скрывать от него… Точно так же и мне, граф, известно не только ваше отношение к Тамаре Бендавид, но и все, что заставило вас бежать из Украинска… Об этом теперь весь Украинск знает, — знает и то, что вы в кабале у евреев и за какую цену…
При этих словах, удивленный Каржоль невольно откинулся назад, и лицо его вспыхнуло краской стыда от жгучего сознания, что он пойман и обличен в самых сокровенных и постыдных для его самолюбия обстоятельствах, о которых знают теперь все, — и она, и даже эти офицеры.
— Укорять вас за ваши поступки, за весь обман ваш я не стану. Но…
При этом последнем слове Ольга выпрямилась и глубоко вздохнула всей грудью, как словно бы ей нехватало воздуха.
— Я имею право потребовать от вас одного, — размеренно продолжала она голосом почти задыхающимся от волнения, чувствуя, как оно все более и более спазматически подступает ей к горлу! — наш будущий ребенок должен быть вашим законным… Понимаете ли, законным, — я этого требую.
— Что ж, — покорно склонил граф голову, — если вам так угодно, я… я против этого ничего не имею… Я готов усыновить его.
— Усыновить? — с презрительной иронией повторила Ольга. — Нет, граф, это слишком мало. Он должен быть уже рожден законным, — вы обязаны на мне жениться, — твердо добавила она, как свою последнюю и непреложную боль.
Каржоль молча потупился, видимо, соображая что-то. Он начинал мало-помалу оправляться от ошеломившего его смущения и овладевать собой и своими мыслями.
— Ольга Орестовна, я прошу вас, однако, вспомнить, — залепетал он, все еще не смея взглянуть ей прямо в глаза, — однажды я уже имел честь просить вашей руки, но… не моя вина, если вашему батюшке угодно было отказать мне. У каждого человека есть тоже свое самолюбие, и не могу же м…
— Да, отказать, — прервала его Ольга, — и вы после отказа не задумались, однако, воспользоваться мною. Но не в этом дело, — продолжала она. — Теперь, зная мое положение и что; этим я обязана вам, отец не откажет, — он потребует, напротив, чтобы вы женились.
— То есть, как же это «потребовать», — усмехнулся Каржоль с деланной иронией. — Извините меня, но вы, мне кажется, употребляете не совсем точные выражения… Поступить так или иначе, — это дело моей доброй воли, моей совести, и обратиться к моей доброй воле, — это я понимаю; но «требовать»… Требовать, Ольга Орестовна, можно от человека только имея против него веские юридические доказательства.
— Ах, так вы вот на какую почву становитесь! — нервно усмехнулась она. — Прекрасно!.. Так не угодно ли же вам припомнить, что у меня в руках целая коллекция ваших писем и записок, которые вы пересылали мне через Перлю Лифшиц.
— Да, но что ж?.. Записки мои я очень хорошо помню и знаю, что в них нет ничего компрометирующего вас или меня с этой стороны, — почему же вы непременно хотите сделать ответственным за свое положение меня?!
— Как? У вас еще хватает духу оскорблять меня?! — встрепенулась Ольга, сверкнув на него гневными глазами.
— Нет, не оскорблять, — поспешил увильнуть Каржоль. — Боже меня избави!.. Зачем?.. Вы не так меня поняли, — я только защищаюсь, я ни от чего не отказываюсь, ничего не отрицаю, но желаю только, чтобы вы поняли, что подобные вопросы разрешаются не путем насилия, а доброй волей человека… Если вы обращаетесь к моей доброй воле, — извольте, я готов говорить с вами.
— Я, со своей стороны, сказала все, и говорить мне более не о чем. А не угодно ли вам поговорить теперь с моим отцом и с этими господами. Папа! — кликнула в залу Ольга. — Ступай сюда!..Аполлон Михайлович! Жорж! — Войдите…
Только что оправившийся Каржоль опять почувствовал приступ тоскливого заячьего страха. — Что же теперь хотят еще с ним делать?
— Мои разговоры с вами, сударь, будут коротки, — круто приступил к нему, чуть не в упор, генерал, — или под венец, или на барьер.
— Позвольте, — заикнулся было граф.
— Без позволений-с! — прервал его Ухов. — Объяснений не нужно. Я все знаю и так. Достаточно и того, что вы сейчас говорили, — я слышал. В церковь, или на барьер, — выбирайте!.. Я, сударь, сумею постоять за честь моей дочери… Посчастливится убить меня, на мое место станет он, — указал генерал на Жоржа, — его убьете, будете продолжать с поручиком. Выбирайте, говорю, сейчас же — то или другое!
— Позвольте, генерал, — попятился от него Каржоль, брезгливо обтирая платком брызги слюны, попадавшие ему на лицо сквозь усы раскипятившегося старика. — Позвольте, вы напираете на меня и слова сказать не даете… Я уже сказал Ольге Орестовне, что ни от чего не отказываюсь, но дайте наперед сообразиться!.. Нельзя же так, с ножом к горлу…
— Без отговорок, сударь! Без уверток!.. Я вам отлынивать не позволю-с! — грозил генерал пальцем перед самым его носом. — Вам предлагается на выбор честный исход: или дуэль, или свадьба; откажетесь, — суди меня Бог и мой государь, — убью вас на месте, как паршивую собаку! Выбирайте!
— Авенир Адрианович! — возопил отчаянным голосом граф, взывая к отсутствующему хозяину и поспешно ретируясь за спинку тяжелого кресла, на случай покушения на свою особу. — Авенир Адрианович!.. Авенир Адрианович!! Пожалуйте, наконец, сюда… Что ж это такое!
— Что-что?.. Что такое?.. Что случилось? — вбежал на его призыв Закаталов. — В чем дело, граф?.. Что с вами?
