Алексей Каплер - Двое из двадцати миллионов
- Отец, может быть, сбегать за мамой?.. - Катя всерьез расстраивалась: праздничный обед погибал.
- Ладно, я сам схожу. Андрей, двинем вместе? Больница тут недалеко...
- Мария Ивановна в изоляторе,- ответила Сергею медсестра,- у нас мальчик тяжелый очень... Никак не выведут его... Там и главврач и завотделением... Вы подождите, пожалуйста... Посидите...
Друзья уселись у окна в коридоре. Закурили. - Ну, так что же у тебя все-таки стряслось с твоими таксистами?- спросил Андрей.
- Как тебе сказать... Пытаюсь установить у них порядок.
- Не больше не меньше?
- Да, представь себе. У нас ведь ничего не делается без "лапы". Достать деталь - "лапа". Помыть машину - "лапа". Механику - "лапа". Сторожу - "лапа". Ни шагу без "лапы". Всеобщий смазочный материал. Как же и шоферу не брать "лапу" с пассажира? Чем он будет затыкать все эти дыры? Вот я и вызвал огонь на себя. Придрались, конечно, не к этому. Впрочем, драка только разгорается. Меня, конечно, восстановят, и начнем сначала... Тебе мои дела кажутся, наверно, муравьиными?
- Почему же? Устанавливать порядок - дело серьезное.
- Люди разлагаются - вот что страшно, хорошие ребята становятся барыгами. Ну, а ты, ты как?
- В общем, тоже не все гладко. Спокойной жизни, видно, не бывает. Если хочешь быть человеком. И все-таки, Сережа, жизнь прекрасна. Завидую очень тебе, твоей семье...
- А ты женат?
- Был. Дважды. Да вот не сложилось... Верно, я не приспособлен для семейной жизни... Или мне просто такая Маша не встречалась...
Сергей взглянул на часы:
- Шесть. Они там, верно, умирают с голода... - И обратился к проходившей медсестре: - Не выходила еще Мария Ивановна?
- Нет, отвезли ребенка в операционную. И она там. С утра от него не отходила.
- Будем ждать? - спросил Сергей.
- Будем ждать.
В коридоре возле операционной стояла мать больного мальчика. Она старалась быть спокойной, но по тому, как то сжимала руки, то принималась ходить и вновь подбегала к матово-белой стеклянной двери, можно было понять тревогу ее, отчаяние.
Прошел в предоперационную молодой врач, и мать попыталась заглянуть туда.
Вышла медсестра. Мать - к ней.
- Пока все так же... - сказала та и прошла мимо. Вокруг операционного стола стояли врачи. Маша в марлевой маске со страхом смотрела на освещенное тельце мальчика на операционном столе.
- Группа? - спросил хирург.
- Первая.
... И вот уже вечер наступил. Зажгли фонари на улицах.
Сергей с Андреем расхаживали перед больницей.
Вышла медсестра в плаще с сумочкой - видимо, кончилась ее смена.
- Все ждете? Я сказала Марии Ивановне.
- А ребенок?
- Еще в операционной.
И ушла.
...Вот наконец раскрылась дверь, и в коридор стали выходить врачи. Мать бросилась к Маше.
- Все хорошо,- устало улыбнулась она, и мать, разрыдавшись, обняла ее.
- Ну, ладно, ладно,- гладила ее Маша по голове, как ребенка,- все хорошо, Юрочка будет жить, будет здоров...
Женщина, всхлипывая, успокаивалась. Маша усадила ее на белую скамью и пошла дальше.
Один за другим выходили из больницы врачи и медсестры. Вот уже никого, видимо, не осталось. В вестибюле погас свет, а Маши все не было. Сергей тревожно переглянулся с Андреем, и они вошли в больницу.
В полутьме вестибюля. на скамье сидела Маша. Плащ был надет только на одну руку. Другая висела вдоль тела. Маша спала, прислонившись к стене. Друзья осторожно взяли ее под руки, подняли.
- Пойдем домой, Машенька,- сказал Сергей,- пойдем, родная...,
Маша с трудом открыла глаза. Посмотрела на Сергея, на Андрея. Не сразу поняла, кто это, а узнав, сказала удивленно:
- Андрюша?.. Неужели?..
- Я, я, Машенька. Собственной персоной. Специально приехал, чтобы разбудить тебя и доставить домой...
Криками восторга встретили Машу дома. И в этих криках было, наверно, столько же радости по поводу ее прихода, сколько счастья, что можно наконец садиться обедать.
Рассаживались шумно, дети вперемешку со взрослыми. Маша сидела во главе стола. За ней темнело большое распахнутое настежь окно.
- Налить бокалы! - распорядился Сергей. Водку и вино наливали взрослым, красный морс из кувшина - ребятам.
- Дорогие мои...- начал Сергей, держа рюмку водки. Но продолжить тост ему не удалось...
- А бабушка заснула!- объявила. рыжая Юлька.
Сергей взглянул на Машу. Она действительно крепко спала, уронив голову на спинку кресла. Сергей улыбнулся и приложил палец к губам:
"Тс-с-с..."
И вдруг в окне, за Машиной спиной, взвились в небо тысячи звезд. Один за другим сверкали и рассыпались за Машиной спиной праздничные фейерверки. Гремел салют в честь Великой Победы.
Маша спала. За столом сидела вся ее большая семья. Вспыхивали за окном соцветия праздничных огней.
Но вот все замерло и осталось неподвижным: повисли, не рассыпаясь, огни фейерверка, застыли сидящие за столом...
СНОВА ЛЕТО 1942-го
Немецкий пулеметчик с изумлением смотрел на девушку в старой гимнастерке, в зеленой некогда юбчонке, в кирзовых сапогах, на худющую тень человека - девушку, что вышла из расщелины каменоломен на яркий, ослепительный дневной свет.
Девушка держала в руке ведро.
В прорезь прицела видно было: она зажмурилась, прислонилась к стене и закашлялась. Долго кашляла, сплевывая на землю черную слюну.
Борьбу долга и жалости можно было угадать в мальчишеском лице немецкого солдата. Палец лежал на гашетке пулемета, но солдат не стрелял. Вот отчаянная девчонка оторвалась от скалы, поправила пояс на гимнастерке, взглянула на небо и двинулась вперед, к колодцу. Ствол пулемета неотступно следовал за ней. Сквозь прорезь прицела видно было, как Маша подходила к колодцу, обходя убитых, как склонилась на миг над богатырем, что лежал с открытыми глазами, наполненными дождевой водой.
Из расщелины скалы люди напряженно следили за каждым Машиным шагом. Вот опустила она ведро в колодец и выбрала веревку. Полное прозрачной воды ведро стало на сруб колодца, и Маша припала к воде. Она пила, останавливаясь, чтобы вдохнуть воздух, и снова пила.
Следил за ней немец. Следили глаза людей из-за скалы - глаза умирающих от жажды.
Напившись наконец, Маша еще раз опустила и подняла из колодца ведро. Оно было снова полным до краев.
Немец увидел, как девушка поправила пояс на гимнастерке, взяла ведро и неторопливо пошла обратно ко входу в каменоломню. Ствол пулемета следовал за ней шаг за шагом.
Шла Маша. В великом напряжении смотрели. и ждали ее люди в подземелье. Казалось, уже целую вечность идет Маша к расщелине.
Дрогнул палец немца на гашетке пулемета.
И в ту сторону, где залег он, в сторону врага, не стреляющего в нее, щадящего ее, взглянула Маша и улыбнулась, перед тем как скрыться за скалой.
Но тут немец нажал на гашетку. Простучала короткая очередь. И сквозь прицел стало видно, как падает девушка, уронив ведро.
Крики ужаса слышались из расщелины.
Немец вытер пилоткой вспотевший лоб и дал для верности еще одну очередь. Очередь по мертвой, по жестяному ведру.
Маша лежала рядом с тем убитым солдатом, в чьих открытых глазах стояли лужицы дождевой воды.
Ручеек Машиной крови стекал по земле и соединялся с ручейком воды, вытекавшим из расстрелянного ведра. Соединясь, потекли они дальше вместе кровь и вода.
Убили Машу Ковалеву. Задушенный немецким газом, умер, в муках Сергей. Не были, не состоялись эти две жизни, как не состоялись жизни тысяч пленников Аджимушкая, как оборваны были, не состоялись двадцать миллионов жизней советских людей...
Двадцать четыре чудом уцелевших, живых аджимушкайца с цветами в руках шли ко входу в подземный музей Славы, к могиле своих товарищей.
Они спустились по деревянным мосткам в подземелье и подошли к плитам братской могилы. Положили цветы и стали выключать свои лампочки, чтобы в темноте молча почтить память погибших героев.
Одна за другой гасли шахтерские лампочки, и одно за другим исчезали во мгле лица героев.
Погасла последняя лампочка, наступила темнота.
В темноте и тишине слышался только слабый звук где-то, просочившейся, теперь уже никому не нужной воды.
