Шоссе Линкольна - Амор Тоулз

Как легко мы — занятые рассказыванием историй — забываем о том, что превыше всего всегда жизнь. Исчезнувшая мать, неудачник-отец, целеустремленный брат. Путешествие по стране в грузовом вагоне со странником по имени Улисс. А потом — железная дорога, парящая над городом, словно Вальхалла в облаках. И там они с мальчиком и Улиссом у костра, древнего, как само человечество, начали…

— Сейчас, — сказал Улисс.

— Что? — спросил Абакус. — Что сейчас?

— Если вы еще не передумали.

— Не передумал! — сказал он. — Я с вами!

Абакус поднялся на ноги в молодой рощице в двадцати милях к западу от Канзаса и стал в темноте продираться сквозь поросль, порвав о ветку карман своего полосатого пиджака. Тяжело дыша, он вслед за Улиссом нырнул в просвет между деревьями, промчался по набережной и вскарабкался в грузовой вагон, что унесет их бог весть куда.

Билли

Эммет спал. Билли понял это, потому что Эммет храпел. Храпел Эммет не так громко, как отец, но достаточно громко, чтобы было понятно, что он спит.

Билли тихонько выскользнул из-под одеяла. Стал на колени, вытащил из-под кровати вещмешок, отстегнул клапан и достал свой армейский фонарик. Направив фонарик на ковер, чтобы не разбудить брата, Билли включил его. Затем достал «Компендиум героев, авантюристов и других неустрашимых путешественников» профессора Абернэти, пролистал до двадцать пятой главы и занес над страницей карандаш.

Если бы Билли начинал с самого начала, его рассказ открывался бы рождением Эммета двенадцатого декабря тысяча девятьсот тридцать пятого года. Через два года после того, как их родители поженились в Бостоне и переехали в Небраску. Страна переживала Великую депрессию, президентом был Франклин Рузвельт, а Салли почти исполнился год.

Но Билли не хотел начинать с начала. Он хотел начать in medias res. Но, как он уже объяснял Эммету на вокзале в Льюисе, самым сложным было понять, в какой момент начинается середина.

Сначала Билли думал начать со Дня независимости в тысяча девятьсот сорок шестом году, когда они с Эмметом, мамой и папой поехали в Сьюард смотреть фейерверк.

Билли тогда был совсем кроха и ничего не запомнил. Но Эммет как-то раз про эту поездку рассказал. Рассказал про мамину любовь к фейерверкам, про чемоданчик для пикника на чердаке, про клетчатую скатерть, которую они разостлали на траве в Палм-Крик-парке. Так что, опираясь на рассказ Эммета, можно было описать все в точности, как оно было.

А еще у Билли была фотография.

Билли засунул руку в мешок и из самого потаенного кармана достал конверт. Открыл его, достал фотографию и поднес к свету. На ней были Эммет, Билли в чепчике, их мама и чемоданчик для пикника — бок о бок на клетчатой скатерти. Снимал, видимо, отец, раз его на фотографии нет. Все улыбаются, и, пусть отца не видно, Билли чувствовал, что он тоже улыбается.

Билли нашел эту фотографию там же, где и открытки с шоссе Линкольна, — в металлической коробке в нижнем ящике папиного бюро.

Но когда Билли убирал открытки в конверт, чтобы показать Эммету по возвращении из Салины, фотографию из Сьюарда он положил отдельно. Он положил ее в другой конверт, потому что знал, что Эммет злится, когда вспоминает об этой поездке. Билли знал это, потому что, когда Эммет рассказал ему про поездку в Сьюард, он разозлился. И больше никогда о ней не заговаривал.

Билли хранил эту фотографию, потому что знал, что Эммет не всегда будет злиться на маму. Как только они найдут ее в Сан-Франциско и она сможет наконец рассказать им обо всем, что передумала за годы разлуки, Эммет больше не будет злиться. Тогда Билли отдаст ему фотографию, и Эммет обрадуется, что Билли хранил ее для него.

Но нет никакого смысла начинать историю с того дня, подумал Билли, убирая фотографию обратно. Потому что четвертого июля тысяча девятьсот сорок шестого года мать от них еще даже не ушла. Так что тот вечер был скорее началом истории, чем серединой.

Потом Билли думал начать с того вечера, когда Эммет ударил Джимми Снайдера.

Вспомнить этот вечер Билли мог и без фотографий, потому что был тогда с Эмметом и уже достаточно подрос, чтобы помнить самому.

Случилось это в субботу, четвертого октября пятьдесят второго года, в последний день ярмарки. Отец уже ходил с ними на ярмарку в пятницу и в субботу решил остаться дома. Поэтому Билли с Эмметом поехали туда на «студебекере» одни.

Бывало, что погода во время ярмарки говорила о начале осени, но в тот год ощущалась скорее как конец лета. Билли запомнил это, потому что ехали они с опущенными стеклами, а приехав, решили оставить куртки в машине.

На ярмарку они отправились в пять, чтобы успеть перекусить и покататься на аттракционах, прежде чем бежать занимать места в переднем ряду на конкурсе скрипачей. Эммету с Билли нравился этот конкурс — особенно если удавалось сесть в переднем ряду. Но, пусть времени у них было с избытком, на скрипачей они в тот вечер так и не посмотрели.

Они шли тогда от карусели к сцене, и Джимми Снайдер стал говорить гадости. Сначала Эммет, кажется, не обращал внимания. Потом он начал злиться, и Билли хотел его увести, но Эммет не шел. И когда, наконец, Джимми начал говорить какую-то гадость про их отца, Эммет врезал ему по носу.

Джимми упал и ударился головой, а Билли, должно быть, закрыл глаза, потому что не помнил, как дальше все выглядело. Помнил только, как все звучало: как ахнули друзья Джимми, как звали на помощь, как кричали на Эммета и как вокруг стали собираться люди. А потом — как Эммет, ни на миг не выпуская руку Билли, раз за разом пытался объяснить, что произошло, пока не приехала «Скорая». И все это время играла карусельная каллиопа и ружья в тире выстреливали: чпок, чпок, чпок.

Но начинать с того дня тоже бессмысленно, подумал Билли. Потому что тот вечер был до того, как Эммета отправили в Салину, — до того, как он усвоил урок. И это тоже было началом истории.

Чтобы начать in medias res, подумал Билли, надо не только чтобы много важного оставалось впереди, но и чтобы столько же важного уже произошло. В случае с Эмметом это значило, что он уже должен был увидеть