Феликс Светов - Отверзи ми двери
- А на кого ж, я один был у отца, а у дяди Яши две дочери.
- Не получится из меня Раскольникова, - сказала Вера, все так же не открывая глаз,- прокололась с первой же "пробой"...
И опять такая безутешность ему послышалась, что он сел к ней, наклонился и увидел широко раскрытые, ясные, холодные глаза.
- Ты что? - спросил он, вздрогнув от неожиданности.
- Ничего. Скверная я баба, подлая. А ты хороший. Хоть раз в жизни встретила такого человека. И на том спасибо.
- Ты о чем, Верочка? - с тоской спросил Лев Ильич, никак он тут ничего не понимал.
- Давай еще кофейку попьем, а то уж и утро скоро, а мне сегодня рано на работу, да ехать отсюда, и еще дела...
Они пили кофе, допили водку. Лев Ильич раздвинул шторы: чуть брезжил рассвет - крыши, крыши в снегу открылись его глазам.
На подоконнике лежала книга в мягком кожаном переплете. Он раскрыл ее.
- Батюшки! Вот это книга! - охнул он восхищенно.
- А у тебя нет?.. Хочешь я подарю тебе? Это моя... Да, да, обязательно, а то что ж тебе подарить...
- Что ты, Верочка, я, правда, мечтал о Евангелии, хоть о любом, а тут со всеми приложениями, - листал он Книгу, - толкования, карты - вот издают!.. Ну что ты, такой подарок...
- Дай-ка ее мне. Я тебе надпишу. Есть ручка?
Вера раскрыла Книгу и прямо на форзаце быстро, не думая, стала писать.
Лев Ильич взволнованно смотрел на нее. Он опять всю эту ночь был занят только собой, а с ней что-то происходило, произошло, он не мог взять в толк, о чем она ему все время говорила, не договаривая, чего-то от него ждала, но так и не дождалась...
- Возьми, - сказала Вера. - Дай я тебя поцелую.
И сразу выскользнула из его рук, завернула в бумагу остатки рыбы и вышла из комнаты.
Он раскрыл Евангелие. Поперек форзаца четким, летящим почерком было написано:
"Владыко дней моих! дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей
Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.
На память о нашей встрече - во дни печальные Великого поста.
Храни тебя Бог!
Вера."
...Она вошла уже в пальто.
- Пойдем отсюда. Только бутылку забери, а то неловко.
Они тихонько вышли, дверь щелкнула. Неожиданной эта ночь оказалась для Льва Ильича.
Молча прошли квартал, остановились у троллейбусной остановки. Где-то он и вчера здесь же был, рядом... Вера вдруг взяла его за руку.
- Лев Ильич, сделай мне... доставь мне одну радость. Напоследок... Я знаю, тебе будет трудно, не захочется, но сделай - вдруг я еще...
- О чем ты все, Верочка, мне так стыдно, что я всю ночь говорил о себе...
Она не слушала его.
- Я знаю, что тебе не хочется, но постарайся для меня, приходи сегодня вечером, как она просила...
Лев Ильич не успел ответить, Вера схватила его второй рукой за рукав пальто, потом оттолкнула...
- Саша!
- Какой Саша? - вздрогнул Лев Ильич и обернулся.
Прямо на них шел высокий, в расстегнутом пальто, без шапки чернокудрый красавец с бараньими глазами, весело улыбался, но тут он, видно, разглядел Льва Ильича, узнал, и того обожгло, он даже почувствовал, как его ударила злоба, ненависть. И Лев Ильич тоже его узнал - он и тогда, там, когда провожали Валерия, так же вот глянул на него.
Саша чуть поклонился Вере и круто свернул в сторону.
- Как неприятно! - Вера закусила губу. - Как это скверно...
- А в чем дело? Я его знаю.
- Это близкий друг Лепендина, он сейчас живет у нас, мы здесь рядом - вон, в переулке... В такую рань, мы вместе, и меня не было дома...
- Может, мне догнать его, что-то сказать?
- Ну что ты! В конце концов, мы могли с тобой встретиться случайно, как и с ним...
15
Лев Ильич понимал, что делает глупость, неловкость, что это никому не доставит радости, что сегодняшний вечер несомненно кончится печально. Или он устал, а потому не мог принимать каких бы то ни было решений, делать выбор от чего-то и во имя чего-то отказаться, или отдаться течению несших его событий и случайностей, бездумно уверовав в то, что, стало быть, так и быть должно; или дело было в том, что в нем гремели, перекатывались, нарастая и проникая его, слова, рядом с которыми все остальное воспринималось уж такой чепухой...
Он просидел целый день в редакции, в "тихой комнате", где обычно уединялись сотрудники для спешной работы. Поначалу он действительно решил было писать - надо было заткнуть рот Крону, да и хотелось отделаться от висящего на нем, заранее надоевшего, совсем не нужного ему очерка. Он положил перед собой бумагу, повозился с ручкой - промыл ее, наполнил чернилами, долго сидел над чистым листом, вывел название, потом подумал и зачеркнул его, написал снова, опять перечеркнул, скомкал лист, да и забыл об очерке... Он достал из кармана Евангелие, еще раз прочел строки, написанные Верой: "...Но дай мне зреть мои, о Боже, прегрешенья, Да брат мой от меня не примет осужденья, И дух смирения, терпения, любви И целомудрия мне в сердце оживи..." Раскрыл Евангелие - книгу было приятно держать в руках, раскрывать, переворачивать страницы - и все для него исчезло.
Он читал послания апостола Павла - так открылась ему Книга - подряд, одно за другим. Он давно не перечитывал Евангелия, но, как выяснилось, к его изумлению, хорошо его помнил. И тем не менее он читал его заново, как в первый раз, испытывая ни с чем не сравнимое ощущение счастья прикосновения к чуду. А между тем, все вокруг него было грубой прозаической реальностью - и неуютная жилая комнатушка с продавленным диваном, голым столом, накрытым заляпанной чернилами ядовито-зеленой бумагой, глухая ободранная стена против мутного окна, брошенная на подоконник, забытая кем-то старая хозяйственная сумка, он сам - не спавший ночь, уставший и надорванный. Но все это только живее и поразительнее делало горевшие перед ним строки, открьшавшие такую россыпь драгоценностей: сокровища поэзии, красноречия, мудрости и духовного утешения. Его потрясал ясный взгляд, бесстрашие и широта мысли, при невероятной глубине прикосновения к самому таинственному из того, что было в открывавшейся духовному зрению Истине. И при этом, кстати, еврей из евреев, сын фарисея и сам фарисей, выросший в языческом городе, с детства впитавший языческую философию - "первый из грешников"...
Он обернулся, когда его больно дернули за плечо - над ним стояла Ксения Федоровна, ее рысьи глазки-щелочки шарили по столу.
- Ты уж не оглох ли, милок?
Лев Ильич захлопнул книжку.
- Кричу, стучу, заснул, что ли?.. Там тебя опять девочка спрашивает.
- Какая девочка?
- Вот еще, буду я всех твоих по именам помнить... Да не туда - в телефоне она тебя ждет...
Лев Ильич не сразу узнал Надин голосок.
"Папочка! Я тебя хочу видеть... Можно сегодня? Ты когда освободишься?.."
Лев Ильич вернулся в комнату, сел к столу, снова раскрыл Евангелие, но читать уже не смог. Он что-то должен был сделать, а вот что, никак не вспоминалось. "Поспать бы..." - поглядел он на диван. Он было прилег, закрыл глаза, но мысль о том, что ему что-то необходимо, а если он не вспомнит, что-то произойдет, что ни в коем случае произойти не должно, не давала уснуть. Он вскочил, прошелся по редакции, стрельнул сигарету у мчавшегося по коридору курьера - студента-заочника, всегда терявшего все, что ему поручали отнести, путавшего адреса и обычно приводившего Крона в неистовство.
- Ты куда? - спросил Лев Ильич, глядя на него с удовольствием.
Курьер улыбнулся, показав два ряда веселых звонких зубов, и подмигнул Льву Ильичу.
- Забыл. Ну никак не могу вспомнить, куда он меня послал. А он час назад послал. Срочно. Я час и бегаю вокруг редакции. Что делать?
- Кто послал?
- Да Крон, будь он неладен. Ведь сожрет, а? - неизвестно чему радовался курьер.
- Давай, я узнаю, - нашел себе дело Лев Ильич, и тут вспомнил, ухватил мысль, которая его так мучила. - Спасибо тебе.
- Мне? - захохотал курьер. - Ну, даете...
Лев Ильич толкнул дверь в кабинет Крона. Тот говорил по телефону, был бледен от злости, кого-то о чем-то просил.
- Послушай, Борь, - сказал добродушно Лев Ильич, когда тот бросил трубку, - куда наш курьер делся?
- Что? - закричал Крон. - Куда делся!.. А тебе что? - спросил он вдруг подозрительно.
- Чего ты орешь? - по-прежнему добродушно спросил Лев Ильич. - Мне его нужно в Общество послать.
- Какое еще "общество"? - Крон схватился руками за голову. - Ну можно ли работать в этом сумасшедшем доме? И машинистка куда-то исчезла...
"Правда, куда это Таня делась?" - с тревогой подумал Лев Ильич, он уж раза два к ней заглядывал.
- В Общество по распространению, - с идиотской улыбкой ответил Лев Ильич. - А у тебя головка болит, перебрал вчера что ли?
- Курьер в Президиуме Академии, мне, вон, только что звонили, что его до сих пор там нет, а мне нужно срочно завизировать материал - человек уезжает на полгода заграницу - и все летит! А этот кретин где-то шляется... Есть приказ, между прочим, запрещающий без моего ведома посылать его куда бы то ни было. В Общество вы самостоятельно можете сходить. Вы, кажется мне, только и делаете, что куда-то ходите... Материал готов?
