Григорий Федосеев - Смерть меня подождет

Вот и край ущелья. За сквозными просветами леса высятся знакомые левобережные хребты, и над ними, точно во хмелю, бродит облако. Утесы сжимаются, внезапно падают. Стеной обрывается и лес. За дымчатыми тальниками нас встречает разгневанная Мая.

Нина приходит к берегу позже, совершенно разбитая, еле передвигает ноги.

-- Вы обманываете меня, -- начинает она дрогнувшим голосом. -- Скажите, что случилось с Трофимом? Вы знаете.

-- Нина, милая, клянусь, мы ничего не знаем. Мы так же, как и ты, встревожены тем, что он не снялся с гольца. Не надо никаких предположений. Мы торопимся к нему, ты должна понять и простить нам нашу грубость и спешку.

Она хочет сесть, но мы уговариваем ее идти в лагерь.

Мая бушует полноводьем. Дожди растревожили реку, уже уснувшую в осеннем покое. В диком разбеге гремит и плещется она в пологих берегах, вырвавшись из теснины, гонит табуны мутных волн.

Как будем добираться до поворота на Сагу? Сейчас ни на оленях, ни пешком не дойти. Только на лодке с шестами. Но в такую большую воду плыть -это безумство. Однако надо плыть, любой ценою, не задумываясь и не рассуждая.

У переправы я стреляю из карабина, вызываю лодку. Минуты через две возле лагеря, спрятавшегося от нас за береговыми зарослями, неожиданно заработал мотор.

-- Что это значит? -- спрашивает Михаил Михайлович.

-- Я не меньше тебя удивлен.

Видим, из-за поворота выносится долбленка с навесным мотором. Она несется к нам легко и свободно, как птица, подняв высоко нос.

-- Костя! -- кричу я обрадованно, узнав своего шофера Полунина. -- Как нужен ты нам сейчас!

Он с ходу причаливает к берегу. Я первым вскакиваю в лодку и, не в силах удержать радость, целую Костю. Тот ошеломлен, никогда же этого не было! Смотрит на меня, не понимая.

-- Потом все объясню, а сейчас давай в лагерь. Ты как попал сюда на Маю?

-- Плоткин послал на помощь вам.

-- Молодцы оба!

Лодка разворачивается, и река легко несет нас на своих могучих горбах.

-- Бензин есть, запасной винт, масло? Вот и хорошо. Даю тебе два часа на сборы, плывем вверх по Мае. У тебя должен быть запас горючего минимум на сто километров по этой ухабистой дороге. Не забудь захватить на всякий случай шесты, весла, веревку.

-- По такому половодью не подняться на перекатах, -- робко возражает он. -- К утру вода спадет, легче пойдем.

-- Никаких разговоров. В час трогаемся, доставишь нас до сворота на пункт Сага, что километров тридцать отсюда.

Против лагеря река захватила пологий берег вместе с тальником. Лодка далеко не доходит до берега, и мы бредем по воде.

-- Евтушенко! -- зову я появившегося на косе радиста. -- Корми нас, да поживее! -- И незаметно для Нины затаскиваю его в палатку, -- Когда у тебя связь со штабом? А впрочем, не в этом дело. Сейчас же разыщи Плоткина, достань его из-под земли, пусть немедленно отправит самолет к Саге -- это главная вершина левобережного хребта, летчик ее легко найдет. И пусть выяснит -- есть ли на ней живые люди и что там случилось?

-- Беда какая? На Саге ведь Трофим, что. там могло случиться?

-- Вот это-то и надо выяснить. Мы часа полтора отдохнем, пока Полунин приготовится, и будем пробиваться вверх. Если летчику позволит время, пусть разыщет нас на реке, сбросит вымпел с результатами. Понял?

-- Ясно. Где же найти Плоткина?

-- Это уж дело радиста.

Нина сидит поодаль от огня одинокая, придавленная тяжелым предчувствием. Я усаживаюсь на две минуты за дневник. Стоило только взяться за карандаш, как мысли рассыпались, точно стая птиц перед опасностью. Записать их почти невозможно. Ограничиваюсь короткими фразами о самом главном...

К часу мы все на ногах. Забираю у Евтушенко полог и спальный мешок для Нины, прихватываем с собою брезент, немного продуктов, топор, всякую мелочь. Проверяю, есть ли у каждого спички, ножи, по куску лепешки. Кормлю Бойку -и прощаемся с жителями лагеря.

-- Фара есть? -- спрашиваю я Полунина, подумав о том, что, может быть, придется плыть ночью.

-- Есть, -- и он начинает отталкиваться шестом от берега.

-- И еще один вопрос: ты спал хотя бы одну ночь а последние три дня?

-- Даже больше.

-- Тогда запомни, Костя, пока не доберемся до поворота на Сагу, ты должен забыть об усталости, о сне и о том, что на реке есть опасности.

Вместо ответа он резко, изо всей силы дернул заводной ремень, и мотор загудел.

Остается позади, за высокими тальниками, приметная скала у лагеря. Реку теснят боковые отроги. Выклинивается с двух сторон лес. Мы у ворот, за которыми начинаются пугающие теснины Маи. Из-за утеса вместе с гулом выносятся очумелые беляки. Беспорядочными толпами налетают они на долбленку, силясь опрокинуть ее и отбросить назад. Мотор ревет. Лодка дрожит, взбираясь на волны. У Кости на руке, сжимающей ручку руля, вздуваются синие вены, и глаза в испуге ищут проход к бугристому сливу.

За сливом еще теснее.

-- Костя, полный! -- кричу я, как только мотор почему-либо уменьшает обороты. А когда на быстрине лодка начинает сдавать, мы с Михаилом Михайловичем хватаем шесты или выскакиваем на берег, тянем долбленку на веревке. На нас не действует ни угрожающий рев реки, ни ее бешеный разбег, ни ощетинившиеся скалы.

Какое страшное уныние принесла осень в это дикое ущелье! Ничего не осталось от скупой зелени. Ледяное дыхание ветра уже сорвало с деревьев листья, на утесах иссушило траву. Полное запустение. Нет даже комаров. Осень здесь действительно главный палач природы.

Проходим, хотя и медленно, кривуны. Все устали, промокли, озябли. Где костер, согреешь ли ты нас когда-нибудь? Но об этом после. Ветер приносит гул. Все настораживаются. Вижу справа, на лиственнице со сломанной вершиной, гнездо скопы -- место приметное. Вспоминаю, где-то тут близко опасная шивера, но из-за скалы ничего не видно.

-- Прижмись к тому берегу! -- кричу я Косте, и лодка послушно пересекает реку.

За поворотом тиховодина. Дальше ущелье выгибается влево, образуя крутую шиверу. У самого излома бугрятся лохматые волны, наскакивающие с разбегу на гранитную скалу. Костя приподнимается и с каким-то безнадежным отчаянием осматривает шиверу.

-- Не подняться и не обойти, -- говорит он, виновато моргая мокрыми ресницами.

-- Причаливай к берегу... Нина и ты, Миша, освобождайте лодку, перебирайтесь через утес, а мы в шиверу.

-- Опасно, мотор не возьмет, -- протестует Полунин.

-- Костя!..

Подбираемся к гулу вдоль тиховодины. Тут лодка идет легко. Проверяю, хорошо ли привязаны к кокоринам вещи и карабин. Снимаю телогрейку, беру в руки шест, смачиваю его водою, чтобы руки не скользили. Становлюсь на ноги, окидываю взглядом поток -- и весь холодею. Поворачиваюсь к Полунину.

-- Страшно?

-- Боязно. Ведь ударит о скалу -- и хана.

-- Попробуй, ударь!.. Слушай, Костя, -- говорю я уже ласково, -- правь за камень и попробуй подняться у этого берега метров на десять выше, затем начнешь подаваться на середину реки, за буруны, там легче пойдем. В случае чего... Нет, никакого случая тут не должно быть! Ты меня понимаешь?

А Костя уже правит лодку за камень, разворачивает ее навстречу потоку. Мотор ревет. Нос тяжело взгромождается на первый вал, я бью изо всей силы шестом о дно реки -- и мы за камнем. Слава богу! Костя оглядывается и бледнеет -- пути отступления отрезаны. Вижу, Нина и Миша с утеса следят за нашим поединком.

Лодка, добравшись до утеса, начинает медленно отходить к средине потока, все время держа нос строго против течения. На "ас налетают буруны. Костя багровеет, теряется.

Я угрожаю ему кулаком, "о это не действует. Кажется, вот сейчас распахнется бездонная пучина и мы вместе с лодкой, с мотором, со всем зримым миром провалимся в тартарары.

Но нет! Уже минуем средину реки, еще последний рывок -- и лодка попадает под защиту огромного обломка. И вдруг мотор сдает на самой быстрине. Шест не выдерживает нагрузки, лопается. Нас подхватывают буруны, отбрасывают назад. Мотор беспомощно харчит. Огромная скала, как небо, вот-вот накроет...

-- Костя, черт, крути! -- и я изо всей силы бью его кулаком по спине.

Мотор вдруг вздрогнул, взревел, лодка рванулась вперед, легко коснувшись скалы.

Еще несколько минут борьбы с бурунами, я отталкиваюсь от выступа, и долбленка, нахлебавшись воды, тонет... Но уже на мели. Мы подтаскиваем свое суденышко к берегу, выливаем воду, спасаем аккумулятор. Снимаем с себя мокрую одежду. Полунин в страхе косится на шиверу, синеет от мысли, что это только начало.

-- Тут тебе не за рулем по асфальту, -- говорю я, с трудом шевеля онемевшим языком.

-- Черту тут не проплыть! -- Он подает мне один конец своих штанов, сам держит другой, и мы вдвоем крутим их, пока они не сворачиваются в крендель, тогда начинаем тянуть каждый на себя, выжимая из них воду.

-- Ты, Костя, молодец, честное слово, герой. Наградить не жалко.

-- От одной награды уже ключица не работает, -- говорит он, шевеля плечами.

-- Уж извини, надо было мне раньше догадаться. А ведь ловко получилось: от удара ты так тряхнул мотор, что он заработал. Ударь я слабее, нам бы теперь не нужно было выкручивать штаны.