В немилости у природы. Роман-хроника времен развитого социализма с кругосветным путешествием - Юрий Бенцианович Окунев
«Как я их ненавижу…» — это сказал Сергей, стоявший с рюмкой водки у обеденного стола в квартире Иосифа Михайловича. На скулах его крупного лица играли желваки, а глаза яростно стреляли по сторонам, словно отыскивая тех, кого он ненавидел. «Это кого же мы здесь ненавидим?» — спросил Иосиф Михайлович, входивший в комнату. Сергей опрокинул в рот рюмку водки, слегка скривил рот и объяснил, кого он ненавидит: «Всех причастных… И выродка-пилота, убившего три сотни человек, и его командира на земле, и всех его начальников, которые по цепочке передавали друг другу людоедский приказ сбить пассажирский самолет… Всю преступную цепочку, начиная от самого главного…» Иосиф Михайлович сказал: «Ну, знаете, даже в преступной банде не все несут одинаковую степень уголовной ответственности. Кто-то отдает приказ, а остальные приказ исполняют… В случае преднамеренного заказного убийства наибольшему наказанию подлежат непосредственные исполнители и главный заказчик, вина остальных звеньев преступной цепочки считается не столь значительной…» Сергей налил и тут же выпил еще одну рюмку водки: «Не желаю в данном случает вникать в юридические тонкости… Меня как литератора здесь затронула моральная сторона этого кровавого деяния, лежащего, как говорил Ницше, по ту сторону добра и зла». Иосиф Михайлович возразил: «Ницше объяснял поведение человека естественной жаждой власти, откуда вытекало, что причинение страданий простому слабому человеку не является предосудительным. В рассматриваемом нами случае я не вижу субъектов, заинтересованных в подтверждении своей власти, за исключением, может быть, главного действующего лица. Остальные участники выполняли его приказ, возможно, и не соглашаясь с ним». Валерий Гуревич эмоционально воскликнул: «О, да — это обычная отговорка преступников… Нацисты все как один тоже ссылались на приказы сверху. Если их послушать, то в фашистской Германии был только один преступник — Адольф Гитлер, а все остальные просто вынуждены были выполнять его приказы». Я не выдержал и добавил: «А у нас в прошлом тоже был только один преступник — товарищ Сталин. Все остальные десятки миллионов палачей и стукачей ни в чем не виноваты — они лишь выполняли его приказы». Иосиф Михайлович не любил крайних точек зрения:
— Мне кажется, ваша позиция, господа, страдает односторонностью. Нельзя не учитывать озабоченность военных пролетом иностранного самолета над нашими ракетными базами на Камчатке.
— Позвольте возразить, Иосиф Михайлович… Эти базы являются большим секретом только для простого советского человека. Со шпионских спутников там уже давно всё зафиксировано — во всяком случае, всё, что их интересует. Использовать гражданский самолет для подобного шпионажа — это глупость, на которую даже «тупые» американцы и корейцы не способны.
— Нам, Игорь Алексеевич, вероятно, не всё известно…
— Конечно, не всё — нас ведь здесь за дураков держат… Но я, на самом деле, согласен, что точка зрения Сергея отдает крайностью — уж извини, Сережа. Если вся пресловутая цепочка состоит сплошь из одних преступников, то как быть с теми, кто создал для них смертельное оружие?
— Создавшие, вложившие и запустившие виновны в равной степени, — едва ли не прорычал Сережа. — Те, кто делал оружие для преступного режима, сами участники этого преступления.
— Видите ли, дорогой мой обвинитель, — сказал Иосиф Михайлович, — в таком случае круг подозреваемых расширяется настолько, что обвинение теряет конструктивный смысл.
— Более того, в таком случае тебе, Сережа, следует включить в преступную группу меня и Валерия…
— Что ты имеешь в виду?
— Вынужден разгласить секрет огромной государственной важности: мы с Валерием придумали кое-что для конструкции радиостанции, использованной в сбившем корейский авиалайнер истребителе. Подозреваю, что именно с помощью той радиостанции летчик получил приказ на запуск ракеты от своего командира…
Наступила неловкая тишина, прерванная появлением Аделины и Володи. Иосиф Михайлович деликатно ввел их в суть дискуссии и спросил, что они думают по этому поводу. Первой высказалась Аделина: «А что тут, собственно говоря, думать… Не думать надо, а валить из этой страны всеми доступными способами. Вы не видите, что ли: новый вождь приказал ловить в кинотеатрах, магазинах и банях всех прогульщиков… Рекомендую господам диссидентам воздержаться от посещения этих заведений в рабочее время. Маразм крепчает — не видите, что ли… Он еще без году неделю начальник, а уже кровью замазался». Потом настала очередь Володи: «А я не согласен с Аделиной. Во-первых, не факт, что новый Генсек участвовал в этой авантюре с самолетом — он, говорят, в больнице лежит. Во-вторых, если что-то не нравится в своей стране, не валить из нее надо, а, напротив, здесь дела исправлять и жизнь достойную налаживать…» Аделина всплеснула руками и картинно запричитала: «Ах, ты мой бесшабашный рыцарь печального образа, мой славный Дон Кихот, для исправления жизни шабашку наладивший… и в тюрягу едва сам не налаженный, Илья ты мой Муромец, вместе с Алешей Поповичем для исправления жизни прискакавший, Белинский ты мой вместе с Чернышевским, для налаживания жизни призванный, борец ты мой бесстрашный за демократию в концлагере…» Она внезапно замолчала разгоряченная, а потом, словно приняв решение, спокойно сказала: «Ну и оставайся здесь общинную жизнь налаживать — может быть, за это еще раз попадешь для исправления своей собственной жизни на Колыму, а с меня хватит — я уже там отбыла, поналаживалась и подысправилась, спасибо партии за счастливую перезрелость…» Володя удрученно молчал… Нас всех тоже поразила эта почти семейная ссора, вдруг раскрывшая всю глубину и необычность отнюдь не бытового конфликта. Аделина, казалось, тоже успокоилась, но внутренний вулкан вдруг снова вспыхнул: «Эти суки, видите ли, родину защищали, для чего надлежало подвергнуть сотни пассажиров беззащитного авиалайнера мучительной смерти. Здесь можно жить после этого?» Она остановилась, а затем процитировала нараспев:
Клянусь до самой смерти
Мстить этим подлым сукам,
Чью гнусную науку
Я до конца постиг.
«Это из Шаламова, если кто не знает», — добавила она. Володя налил две рюмки водки, отвел меня в сторону, сказал тихо: «Не знаю, что
