Николай Гарин-Михайловский - Том 3. Очерки и рассказы 1888-1895
— Спасибо…
— Ну спасибо, батюшка, и тебе, я за тебя богу помолюсь… Что тебе день? Ты — день, другой — день, а мне старухе помощь. С миру по нитке — голому рубашка. Я, батюшка, прямо… Мне что таиться? Что было вот наследственного, то ведь и осталось… А от мужа да зятя долги одни остались… Все, батюшка, сплатила, все — до копейки! Внучатам-то, — старуха радостно понижала голос, — чистенькое, как яичко облупленное, достанется именье-то.
— Ну, до увиданья, Наталья Ивановна, — подымался со стула крестьянин.
— Ну, прощай, батюшка, прощай…
Барыня жала руку и провожала гостя.
— Хоть уж дорого, да уважительная, — говорили окружные крестьяне. И если спрашивали их: «Что за человек барыня Ярыщева?» — отвечали в один голос: «Одно слово — не было такой и не будет… Уважительная барыня!..»
А Кирилл Архипович все подвигался с базара ближе к усадьбе и все думал. Уже показалась церковь соседнего села Дмитриевского, когда вдруг в его голове мелькнула счастливая мысль. В Дмитриевском он повернул свою невзрачную лошаденку в ту улицу, где жил староста Матвей Федорович, и остановился у ворот просторной, в три окна срубленной избы. Изба и все постройки на дворе имели аккуратный вид той зажиточности, при которой как-то само собой хозяин не ленится и гнилое бревно своевременно заменить новым и свежей соломой крышу укрыть, а то заменить эту опасную крышу и глиняной, которая не вспыхнет, как костер, от одной случайной искры.
Был праздник, и хозяин избы сбирался в церковь В ожидании благовеста староста, в новой синего сукна поддевке, ходил по двору и заглядывал от нечего делать то в тот, то в другой угол своего двора.
— Ах, здравствуйте, — приветствовал его с своим обычным растерянным видом Кирилл Архипович, появляясь в калитке, — а я ведь к вам.
Матвей Федорович видел и сам, что приказчик приехал к нему, и в это мгновение его занимал лишь вопрос: насчет чего мог бы приехать этот приказчик?
— Заходите, — флегматично пригласил староста,
— А я ведь на лошади.
— Ну так что? Во двор заезжайте, а то так привязать можно.
— Так привязать, что ль? не уйдет, чать.
— Куда ей уйти? не рысак.
— Какой рысак!
Кирилл Архипович вернулся к лошади, а за ним вышел на улицу и хозяин. Пока приказчик привязывал лошадь, хозяин неопределенно глядел на его немудрую плетушку, немудрую запряжку, немудрую лошадь.
Кончив, Кирилл Архипович облегченно произнес:
— Ах, ну здравствуйте еще раз…
— Здравствуйте и вы. В избу, что ль, пойдете?
— В избу, Матвей Федорович.
В избе Кирилл Архипович поздоровался с хозяйкой и, присев на лавку, стал беспомощно вытирать пот с своего высокого лба.
— Выйди-ка на часок, — бросил мимоходом хозяин жене, и, когда та вышла, Матвей Федорович плотно притворил дверь, подсел к приказчику и прямо подошел к делу:
— Вы насчет чего же это?
— Да вот посоветоваться заехал, Матвей Федорович… Такое дело, такое дело, что и не придумаю.
И Кирилл Архипович рассказал, в чем дело.
— Гм! — пропустил в нос староста.
— Я вот что надумал… Уж бог с ней, с ценой… двенадцать рублей на базаре просят, ну и мы от людей никуда не денемся. Нынче вот праздник, народ пока свой хлеб не зажал… чать, не зажал.
— Нет, не зажал.
— Что б нынче миром бы к нам? Половину денег на руки, а половину до продажи.
— Не сообразишь ведь всех, — нехотя и лениво ответил староста.
— О?
— Мир.
— Да, вот мир разве…
Кирилл Архипович вздохнул и замолчал. Молчал и староста.
— А то нельзя ли как-нибудь, Матвей Федорович?
— Да ведь я-то что тут? Главное дело, больно вы уж с вашей барыней работой облагаете: обижаются ведь которые…
— Так ведь, Матвей Федорович, против людей и спокой у нас…
— Это так, за это спасибо, а вот лишечки-то: всё будто так…
— По-настоящему и сеять-то бы по нынешним временам не след, — вильнул Кирилл Архипович.
— Да где уж вам сеять? Тут своя крестьянская работа отбивается…
— Этак, Матвей Федорович… Да нет, видно, бросить же надо.
— Ну, там картошку для домашности, а то что ж выкручивать…
— Да я уж и сам не рад, — сокрушенно вздохнул Кирилл Архипович, — главная сила, толков нет…
— То-то толков нет, а склоки много…
Староста помолчал и начал другим тоном:
— Вы что, нынче за Караульной горой продавать же станете землю?
— Станем.
— То-то… уросла, чать? Который год в сенокосе теперь лежит она?
— Да что? Никак семь лет.
— Девятый, чать, пошел?
— Аль девятый?
— Гляди… Лес на амбар когда возили? В тот же год и землю бросили. Считай…
— Так, так.
— То-то… Уросла, чать?
— Когда не уросла.
— Глядел я как-то, ехал: щетка пробила… Сдавать станете, и я бы взял десятинку-другую от лесу… от пчельника…
— Так что… Уладь дело, — не постоим, Матвей Федорович…
— Я вот что думаю… Церковь нам надо же но-вить, — рублей сто с миру сойдет… Если вот присогла-сить старичков сегодня после обедни. Дескать, половину на руки, а остальную, чтоб вам прямо за мир в церковь внесли. До вечера бы и кончили.
Кирилл Архипович даже привскочил.
— Так что? Матвей Федорович! А мы бы тебе постарались… Уж прямо так бы за тобой и земля осталась… от пчельника.
— Этак, что ль, попытать, — задумчиво говорил староста, — вот обедня отойдет, соберем стариков. Так, что ль? Поэтому лошадку заводи во двор… да дай уж овсеца… А мы в церковь… Вернемся, самоварчик изготовим, — чашечку-другую, поколь сходка сбирается. Овса дать, что ли?
— Овес-то у нас свой, да вот вышел…
— Дадим…
Лошадь завели во двор, поставили к овсу, и так как раздался уже благовест, то оба, и хозяин и гость, пошли к обедне.
В прохладной церкви народу собралось немного: дети, обычные старики, старухи, десяток другой девушек и парней. Отстояли обедню и домой пошли.
— Скоро он, батюшка, нынче повернулся, — сказал приказчик.
— К вашей барыне, видно, торопится… Именинница, что ль, она?
— Ах да, рожденница… А я и забыл…
Пришли домой, заглянул Кирилл Архипович в колоду: съела лошадь весь овес, что всыпал он ей из пудовки, которую вынес ему из амбара староста. Заглянул в пудовку Кирилл Архипович, где оставался еще овес, подумал и высыпал и остатки своей лошади. Напились чаю, а тем временем собрался сход, и пошли приказчик и староста толковать с миром.
— Вот, старики, в чем дело, — начал староста.
Выслушали старики, опросили Кирилла Архиповича насчет базарных цен, и Кирилл Архипович опять, не сморгнув, заявил о двенадцати рублях. Начали толковать.
— Говори, староста! — обратился кто-то к Матвею Федоровичу.
— Так что ж? Случай, по-мне, того… подходящий, — ответил староста. — День так же проведем, двести сорок рублей кучка: свинья на рыле не принесет.
— Ну так чего же, известно…
Еще потолковали, вырядили два ведра водки, тут же одно распили и веселой гурьбой повалили собираться, чтобы ехать жать хлеб барыни Ярыщевой. Пошел и приказчик со сходки веселый, но во дворе старосты ждала его невзгода. Лошадь барыни издыхала, лежа на земле. Она дергала ногами, судорожно подымала голову и опять с тяжелым бессильным вздохом падала на землю.
Сбежался народ. Одни говорили «мышки», другие «домовой расшиб», третьи заподозрили «язву», — пересчитали все, какие знали, болезни, ахали и охали, но делу не помогли. Лошадь в последний раз подняла голову, безнадежно посмотрела на свой вздувшийся живот, еще безнадежнее обвела взглядом всех собравшихся и бессильно упала, как бы говоря: «Ну, бог с вами, — и вправду помирать приходится».
Поохал еще Кирилл Архипович, потужил, рассказал несколько раз, как прекрасно ела лошадь овес, как и остатки он ей высыпал.
— Пришли из церкви, гляжу: ах, съела! Так еще фунтов пять осталось, — думаю себе: пусть ест… А так и хватает, так и хватает, — ровно не в уме она… Я и подумал еще, что она ровно не в уме? На вот тебе… Ах ты, грех!
— Чего ж станешь делать? На роду уж так написано ей, — утешали приказчика. — Шкуру, что ль, тебе с нее снять?
— Снять, что ль? — раздумывал Кирилл Архипович.
— Так что ж? Пока народ там кумекает — принимайся… Шкура тоже ведь… За нее трешну отдашь.
— Трешну-у? — усомнился другой, — и пятишну при нужде отдашь.
— Отдашь.
— Снимать, видно, — надумал приказчик и принялся за дело.
Снял кожу, сложил ее под сиденье, а вместо павшей лошади выпросил у старосты его Воронка. Вместе со старостою и уселся приказчик и поехал прямо в ржаное поле, куда потянулась уже деревня.
IIВысоко поднялось солнце и смотрит из-за Караульной горы на маленькую усадьбу старой барыни Ярыщевой.
У зеркального пруда густой сад. Повыше, на пригреве, маленький с высокой деревянной крышей барский домик. Еще выше всякие хозяйские постройки: конюшня, каретник, амбар, ледник, баня, скотные дворы. Сбоку — флигель приказчика, а с другой стороны — людские, кухни и птичий двор с высокой оградой, подошедшей прямо к пруду. На пруде барские утки и гуси, Маленькая босая девочка пасет во дворе стадо индюшек. Чисто и опрятно кругом. В маленькие окна видны чистенькие комнатки с крашеными полами, с мебелью в чехлах. В комнатах специальный запах десятки лет обитаемого жилья. Тут и аромат сушеных грибов и разных ягод, что в стеклянных банках, разбавленные водкой, греются на солнце, и еще чего-то, что сразу охватывает вас сознанием, что вы в деревне, в той глухой старинной деревне, где в барском домике в сонной тишине тикают однообразно часы, и слышится порою то звонкая трель канарейки, то одинокие шаги старушки хозяйки.
