В открытое небо - Антонио Итурбе
За штурвалом единственного «Потэ 25», такого же, как и у самого Гийоме, с потолком высоты в шесть с половиной тысяч метров, – пилот Дели, и он обшаривает чилийскую сторону гор. Тони летает над Андами со стороны Аргентины на «Лате», с потолком менее пяти тысяч метров. Отчаявшись, он предпринимает попытку уговорить организовать экспедицию в горы предводителя контрабандистов – единственных людей, кто способен пройти по самым труднодоступным и не вызывающим подозрений горным тропам. Даже не обсудив этот вопрос с месье Дора, Тони, встретившись с главарем в крытой листовым железом таверне, предлагает астрономическую сумму. Но контрабандист только отрицательно качает головой тысячу и один раз: «Чего ради нам рисковать своей шкурой? Чтобы искать мертвеца? Анды зимой людей не отдают».
Тони провел два дня, кувыркаясь между вершинами на своем «Лате», но вернулся в Мендосу ни с чем, дрожа от холода и тоски. С каждым днем, с каждым часом все ближе и ближе зима, и огонек надежды затухает. Дели шлет ему сообщения, что чилийские власти просят прекратить поиски, что это бесполезно. Тони упрямо мотает головой. Из офиса аэродрома в Сантьяго ему сообщают, что по радио его вызывает сеньор Мермоз. Он не чувствует в себе сил сказать, что новостей нет, но ему говорят, что тот вызывал его уже семнадцать раз.
– Жан…
– Я выезжаю, Сент-Экс.
– Ты не успеешь добраться, Жан.
– Не сдавайся. Летай за меня.
– Я не сдаюсь, Жан. Буду летать вдвое больше, за тебя тоже.
Гийоме не сдается. Идет по собственным следам назад. Углубления от его ног уже затянулись тонкой корочкой льда, она хрустит, когда на нее наступаешь. Старается вспоминать о чем-то приятном, думать о светлых и счастливых днях, выдавливая мрачные мысли из головы, но воспоминания тоже заледенели.
Ноги саднит. Кровавые мозоли полопались. Кровь хлюпает в ботинках. На минуту останавливается, достает из рюкзака чистую рубашку. Надрезает ножом и рвет на полосы – это бинты. С трудом заматывает ими ноги. Руки от холода дрожат; они так окоченели, что требуются титанические усилия, чтобы завязать с их помощью узлы.
Идти он не может, но он идет. Доходит до развилки и сворачивает на другую тропку, ведущую не на восток, куда бы ему хотелось. Куда он движется, уже непонятно, но выбирать не из чего. Продолжает волочить свои израненные ноги. И думает, что боль – это не так уж плохо, потому что раны позволяют ощущать себя живым. День клонится к вечеру, когда он видит впереди другую гору, встающую на пути. Он знает, что ждет его через час, но не останавливается. Остановиться – нет, нельзя. Подложить такую свинью Ноэль он не может.
В полном изнеможении добредает до огромной каменной глыбы, вертикальной стены в тысячу метров высотой, перекрывшей ему дорогу.
Все, конец.
Нет у него сил карабкаться на такую гору. Сейчас, когда уже слишком поздно, он понимает, что не должен был никуда уходить от самолета. Да какая теперь разница – по крайней мере, он умрет, зная, что хоть попытался.
Наконец-то можно сесть, и он садится, прислонившись спиной к отвесной скале, и прикрывает в ожидании смерти глаза. Приходит облегчение от мысли о том, что жизнь его застрахована – полис он покупал. Эта страховка поможет Ноэль хотя бы какое-то время продержаться. Она, конечно же, вернется в Швейцарию и начнет свою жизнь заново. Ему так странно думать, что у нее может быть другая жизнь, без него. Ему бы хотелось, чтобы эта другая жизнь была, но в то же время – чтобы Ноэль не оказалась на это способна. Странные желания, вроде бы противоречивые, но не слишком. Любовь и эгоизм – друзья старинные.
Вдруг его волной окатывает ужас: чтобы страховка была выплачена, должно быть найдено тело. Если тела не будет, официально его будут считать пропавшим без вести, и смерть его будет сертифицирована только спустя десять лет. Десять лет сомнений и страданий, потому что Ноэль будет цепляться за надежду, что он жив. Чтобы установить факт смерти, они должны найти тело, но ведь сюда, в то место, где он сидит, при любой зимней непогоде может свалиться целая тонна камней, и его засыплет так, что тело не найдут никогда. Эта мысль его возмущает. Поднимает взгляд вверх и в нескольких метрах над головой замечает уступ.
Вот на уступе, который виден гораздо лучше, наверняка больше шансов, что тело летом найдут. Однако забраться туда совсем не так просто. Опыта скалолазания у него никакого, да и силы кончились. Но он вложит в это дело все то немногое, что у него осталось. Последним свидетельством его любви станет смерть ради Ноэль.
Он несколько раз разводит и сводит руки, чтобы хоть немного восстановить кровоток, и вытаскивает из кармана бутылку с ромом, чтобы вылить в горло последний глоток. Ром он не любит, на его вкус, пить этот напиток – все равно что бензин глотать, зато он мгновенно согревает желудок. И он пользуется вспышкой тепла, чтобы встать на ноги и попытаться взобраться на уступ. Начинает карабкаться.
На этот уступ забраться ему удается, но в нескольких метрах над ним есть еще один – чуть больших размеров, так что на нем его труп будет гораздо легче найти летом. Только вот уж очень он труднодоступен. Но он попытается.
Он медленно нацеливается на следующий уступ, с точно рассчитанными силами и редкостным спокойствием, без опасения сорваться и разбиться об острые камни, потому что в смерти он уже вполне уверен. При каждом движении, подтягиваясь и карабкаясь на следующий камень, он думает о Ноэль, и это придает сил. Спустя полчаса он наконец забирается на следующий уступ.
Сюда он забрался. А если продолжить?
Негромкий стрекот в небе заставляет его поднять голову. Точка в небе. Далекий-далекий самолет, бесстрашно огибающий остроконечные башенки этого немыслимых размеров собора вечных снегов.
