Петр Краснов - Атаман Платов (сборник)
Что же все-таки делать? Оставить безнаказанным этого нельзя. Я пошел в третью роту, откуда несся еще рев.
– Смирно-аа! – закричал я. – Где фельдфебель?!
Пока пришел фельдфебель, я заговорил с саперами.
– Как вам не стыдно! Осрамили себя! Солдаты, да еще саперы и так вести себя… Что вы, с ума посходили?
– А что же он тащит ребят к дежурному офицеру? Что они обязаны ему честь отдавать?
– Да, конечно обязаны, ведь сами же учите в уставе.
– А он и обрадовался… Обязаны?! Честь! Шкура он… Кровопивец… Мордобой! Он, ваше благородие, самый вредный фельдфебель. Мы его знаем! Его убить тут нужно было бы. Если бы не вы, право, убили бы… – завели солдаты свою вечную волынку подлизывания и восхваления.
Мне было противно смотреть на их красные возбужденные и глупые рожи. Боже мой! Куда девался прежний, спокойный, дисциплинированный солдат?..
Пришел фельдфебель. Я сделал ему выговор и приказал переписать бунтарей. Он замялся, хотя и проговорил: «Слушаюсь!».
– Кого прикажете?..
– Как кого? Да тех, кто бросился на подпрапорщика, кто кричал ругательные слова.
– Все кричали, – сказал фельдфебель. – Кого я перепишу?.. Ошибку сделал подпрапорщик, что привел сюда. Ему нужно было бы виновных на гауптвахту представить. Теперь время другое. Теперь у нас не та сила, что была до войны. Теперь унтер-офицеры стоят за солдата и стараются быть ему не начальством, а товарищем. Что можно поделать?..
– А почему так стало? – спросил я.
Глаза старого фельдфебеля ушли в сторону. Лицо приняло выражение, как у новобранца, которому задали щекотливый вопрос. Он думал.
– А кто его знает – почему, – как вздох, пронесся ответ прежнего громовержца. – Времена пришли такие… – свалил он все на безответственное время.
Я ушел в дежурную. Грустно сидел там и пил холодный чай. Если до этого случая мне было тяжело думать об оставлении строя, то теперь я уже более не колебался.
Унтер-офицеры сделались товарищами, фельдфебеля не имеют прежней силы, даже подпрапорщик не более, как шкура… Скоро, значит, дойдет и до офицерства. Путь не далек, три ступени пройдены, осталась еще одна. Наступит очередь и офицеров. Это пережить я положительно не желаю.
Не желаю, чтобы осатаневшие солдаты запрягали меня в повозку, как это делали французские солдаты во время их «великой» революции.
Нет, лучше отойти в сторону и ждать, или встретить события вне строя, вне диких и необузданных страстей. Я решил немедленно ехать в Новочеркасск.
Однако и в самом деле выбраться было нелегко. Я недавно лишь пользовался четырехмесячным отпуском, на месячный отпуск еще не имел права, впереди меня было много желающих. Я решил просить отпуск на десять дней. Долго я думал, какую сказать причину, не решаясь идти напрямик.
А что, если меня не возьмут в корпус? Не взяли в электротехническую, могут и в корпус не взять. А аттестация?.. Долго колебался, но все же решил, что прямой путь лучше, и пошел к командиру. Он выслушал меня серьезно, как всех и каждого.
– Не имею права препятствовать вашему желанию, – сухо сказал он. – Причины тоже мне не интересно знать. Это ваше право и пользуйтесь им, если выйдет. Я препятствовать не буду. По правде сказать, мне будет неприятно расстаться с вами. Такие офицеры, как вы, нужны всюду, а тем более в корпусе, вот почему я и не препятствую вам. Знаю, что вы едете на еще более тяжелую работу, чем у меня.
И, однако, сомнение не оставило меня, когда я вышел от командира. Я уже научился не верить людям. Правду ли говорит Григорьев? Может, хочет просто отделаться от меня?.. Не буду удерживать. Не удерживают тех, кто не нужен. А-а! не все ли равно?
Недаром говорят, что служба не мать, а мачеха. Что я буду искать в командире, родственных чувств ко мне, что ли? Не все ли ему равно, я или икс? Абы не мешали его желаниям. Исаевичу приятнее был Вачнадзе, этому мы, а в общем и Григорьев, и Исаевич были уже заражены безразличием.
Это безразличие шло сверху, от той власти, которая возглавляла все Российское здание. Не сам Царь, нет, он был первым офицером России и от него мы, другие офицеры, видели много забот и даже любви. Но… милует царь, да не жалует псарь…
У нас все начинали уже бояться Григорьева, хотя он еще никому ничего дурного сам не сделал. Странное дело, – его даже революционеры не трогали, а в фельдфебеля, которого взял полковник для третьей роты, стреляли. Под тем же железнодорожным мостом. Прострелили ему ногу.
Кононов, который считался монархистом, тоже чуть не пострадал. Вечером, опять-таки под тем же мостом, на него кинулся хулиган. Кононов успел поднять шашку и хулиган ударил кинжалом по ней, разбил ножны и… бросился бежать. Не защитись Кононов шашкой, получил бы удар кинжалом в живот. Мы все уже никогда не расставались с револьверами, а через железнодорожное полотно или под мостом проходили, держа револьвер наготове. Вот какие результаты принесло общее желание «свободы»! Человек человеку делался зверем…
Глава XXXII. Праздник
С такими мыслями выехал я 20-го ноября в Новочеркасск. От Тифлиса до Баку и от Баку до Владикавказа поезд охранялся часовыми, и билеты контролировали офицеры. В Ростове я с интересом смотрел на кварталы железнодорожных рабочих. Тут недавно были большие беспорядки.
В Новочеркасске зима еще не наступила. Но заморозки уже начались, грязь подмерзла, было холодно и сравнительно чисто.
23-го ноября я поехал в корпус к Вечеслову с визитом. Принял он меня очень любезно и как родственника. Предложил даже переехать из гостиницы к нему: кабинет к моим услугам.
Семья у Вечесловых большая. Старшая дочка уже замужем за воспитателем же и живет в здании корпуса, в другом флигеле. Дома четыре дочери-барышни. Одна окончила гимназию, а три еще учатся. Старшая и младшая дочки ничего себе, а три остальные очень некрасивые, как у моего дяди Левы. Что это, закон природы, что ли? Чем род старше, чем дольше он живет, тем менее дает представительных людей. Вырождение, что ли?
Почти весь день провел я у Вечеслова. Он ходил к директору и передал мне, чтобы назавтра я явился к нему на квартиру.
Директорский подъезд был еще чище и параднее, чем подъезд сотенных командиров. Вдоль лестницы лежал красивый ковровый половик. Директор принял меня в своем кабинете.
Это был громадный рослый мужчина, с очень большой и лысой головой. Длинная окладистая борода и седые усы придавали лицу степенную важность. Ходил он прихрамывая и опирался на толстую трость.
Усадив меня напротив себя, к свету лицом, генерал стал расспрашивать, что именно побуждает меня просить о переводе в корпус. Я чистосердечно рассказал ему о желании уйти от революционных солдат. Рассказал также историю с революционерами-офицерами.
– А были ли вы в учебной команде? – задал вопрос директор.
Подробно рассказал ему о моей работе в классах. Видимо, мои рассказы удовлетворили его. Отпуская меня, генерал сказал, что первая освободившаяся вакансия будет предоставлена мне.
Вечером и Вечеслов передал, что директор остался доволен мною и возьмет меня в корпус, но нужно ждать вакансии.
– Желающих страшно много, но мы всем говорим, что они зачислены кандидатами. Эта фраза равна полнейшему отказу. Еще ни один кандидат никогда не попадал в корпус. Берут без кандидатуры, только по протекции, под ответственность кого-либо из служащих, особенно сотенных командиров. Директор и мне сказал, что возьмет вас только благодаря тому, что я являюсь поручителем. А я хотя и не знаю вас лично, даже при нашем родстве по женской линии, – зато знаю вашу фамилию и вашего батюшку. Этого достаточно!
– А почему необходимы такие предосторожности? – спросил я Вечеслова.
– Вот когда послужите, так и узнаете, что иначе нельзя, – уклончиво ответил старый педагог. – А теперь советую вам остаться на 26-ое ноября. У нас будет бал. Увидите корпус во всей красе. Понравится, – милости просим; не понравится, – как угодно… Только заранее скажу, что понравится! А теперь расплачивайтесь с гостиницей и переезжайте ко мне.
Я был рад расстаться с гостиницей, – денег, как и полагается молодому офицеру, у меня было мало. В кабинете Вечеслова мне не приходилось скучать: это была и библиотека, и столярная мастерская. Так коротал свой досуг старый вдовец. За дочками смотрела старшая из них, и все были скромны до умиления.
На бал отправились часов в восемь вечера. Прошли через спальню третьей сотни. Все блестит и лоснится. Чистота изумительная. Из сотни дверь в вестибюль. Около двери стоят два швейцара в парадных красных ливреях. Налево вход в длинный зал. Красивая чугунная широкая лестница убрана синим половиком.
Сборный зал и спальня первой сотни обращены в танцевальные залы. Струнные оркестры войскового хора уже настраивают инструменты. На площадке второй сотни за двумя столиками дежурные воспитатели принимают гостей. Каждый гость должен предъявить пригласительный билет. Строгость большая.
