Повести и рассказы - Яков Петрович Бутков
— Какая же это сдача? Сам ты посмотри, похоже ли это на сдачу?
Человек начал синеть и решился молчать. На повторенный вопрос — он еще больше посинел. Залетаев принялся за пирожки, не тревожа его дальнейшими расспросами. Вдруг человек подошел к нему и, положив перед ним горсть медных денег, объяснил:
— Вот это и есть сдача, а то — пирожки: приказывали подовых пирожков, да подовых нет, я взял таких.
— Ну, видишь ли, какой ты неаккуратный! — заметил Залетаев. — Ты ходил три часа сряду — а у меня теперь аппетит пропал. Я не могу есть теперь…
Человек упорно молчал.
— Ты должен бы иметь столько совести, — продолжал Залетаев растроганным голосом, — чтобы не мучить меня: здоровье у меня слабое, расстроенное… и аппетит пропал!
— Всего десять минут ходил! — отвечал человек, впиваясь в своего господина свинцовыми глазами.
— Не разговаривай! Я вашего брата знаю насквозь! Убирайся с своими пирогами.
Человек взял пироги и, взглянув на них приветливыми глазами, спешил уйти.
— Завтра ты разбуди меня в двенадцать часов и о карете распорядись к тому времени, а если кто придет и спросит — узнай, кто, и доложи… слышь? Смотри по наружности; иной может подождать, иному можно прямо сказать, что по четвергам не принимают…
Решение не принимать по четвергам возникло в уме Залетаева без всякого с его стороны приготовления, совершенно по внезапному вдохновению, и как все вдохновенное — оно было удивительно. Залетаев сам изумился и готов был не поверить, что он не принимает по четвергам; однако ж скоро убедился, что это согласуется и с высшею справедливостью, и с светскими обычаями. Одобрив свою внезапную решимость, он принял потом во внимание всякие нужды своих просителей и нашел удобным, по неистощимой благости своего сердца, снизойти к ним, бедняжкам, и доставить им счастие видеть его хотя один раз в неделю.
— А принимаю я… гей, человек!
— Чево-с? — отозвался человек из передней.
— А принимаю я — да где ж ты, — слышь, человек, человек!
— Здеся-с! — отвечал человек, выглядывая из-за дверей с пирогом в руках.
— Принимаю я… по субботам; слышь: по субботам!
— Слышу-с.
— Э, нет, нет, человек, по вторникам, понимаешь?
Человек на эту пору рассудил молчать, и Залетаев, зная его несчастную способность терять в решительную минуту употребление языка, приказал ему убираться, что и было исполнено со стороны человека с похвальною скоростью.
VI
Визиты
Прошло несколько дней после того, что Залетаев обзавелся собственною каретою и человеком. В это время он уже успел совершенно освоиться с своею ролью нового графа Монте-Кристо и ездил по Невскому от Адмиралтейской площади до Знаменского моста — величественно глядя на смиренных пешеходов или перечитывая в десятый раз адрес-календарь петербургских жителей; чтение для него, по-видимому, составляло потребность и труд важный, а не наслаждение; некоторые имена он отмечал крестиком, другие таинственною черточкою; над многими острил язвительно, и таким образом перебрал их все до одной, от аза до фиты. Кончив это дело, он приказал кучеру остановиться в одном месте Невского проспекта, у знакомого дома Павла Александровича, и, выскочив из кареты, охорашиваясь и улыбаясь, вошел в переднюю, где нашел знакомое лицо Максима Макарыча, местного, так сказать, человека.
Максим Макарыч неприветливо, с каким-то боязливым изумлением взглянул на Залетаева, который, напротив, скорчил для него самую дружелюбную мину.
— Ну, здравствуй, Максим Макарыч! — начал Залетаев, по-приятельски трепля его по плечу. — Вот и я здесь! Ты, чай, и не ожидал? Ничего, еще не то будет! А что, он сам — дома?
— Кто бы это-с? — спросил Максим Макарыч сурово, будто ничего не понимая.
— Ну, известно, кто, Павел Александрыч — кто ж другой здесь сам!
— Нетути-с! — отвечал Макарыч после некоторого размышления.
— А она, Настасья Павловна то есть?
— Нетути-с!
— Очень жалею… так и скажи; да еще отдай им две карточки с загнутыми уголками: это значит, что я сам, лично, приезжал к ним с визитом, только не застал их — так и оставил карточки, загнув у каждой уголок. Ты все это объясни им, любезный Максим Макарыч, так и… а вот тебе двугривенный на чай — так и скажи, что изволили приезжать господин Залетаев, Нестор Филиппович, в собственной, мол, карете изволили, но, не застав вас, изволили оставить две карточки, одну для Павла Александровича, другую — для Настасьи Павловны, а сами изволили поехать с визитами… в собственной карете… Понимаешь?
Макарыч отрицательно покачал головою. Залетаев, по-видимому, совершенно удовлетворился этим и, повернувшись раза два на каблуках, засмеявшись чему-то с совершенною свободою, вышел из передней Павла Александровича.
Сев в карету и приказав кучеру ехать дальше к такому-то и такому дому, он почувствовал во всей полноте дотоле недоступное ему удовольствие мщения и залился продолжительным, истерическим смехом. Лицо его искривилось, глаза засверкали слезами, и весь он, ежась и корчась в судорогах удовлетворенного эгоизма, был достаточно гадок для своего великолепного помещения. Потом, когда неистовые порывы в нем прекратились, он выглянул из кареты и обратил насмешливый взор на удалявшийся от него знакомый дом Павла Александровича и, к величайшему своему изумлению, заметил в окнах этого дома и самого Павла Александровича и Настасью Павловну, о которых ему сказал Макарыч, будто их нетути-с. Тут же с ними был неизбежный господин Громотрясов — управляющий конторою Караваевых, а выше, в третьем этаже, где помещалась контора, — мелькали знакомые лица кассира Кнабе, бухгалтера Крузе и всех конторщиков и сторожей. Все эти люди как будто нарочно прильнули к окнам, чтоб подивиться на великолепную карету и ее мстительного владельца. В смущении от этой чрезвычайной внимательности Залетаев опустил глаза к подвальному этажу дома и увидел, что оттуда тоже выглядывают повар с поваренком, далее горничная Настасьи Павловны, из-за нее — кухарка, из-за кухарки прачка, даже коричневый пес, принадлежащий повару, ученый воробей, принадлежащий поваренку, и все это смотрело на него с таким полным изумлением, что Залетаев даже сконфузился от скромности, хотя, разумеется, и не мог отрицать во глубине души, что нынче он действительно, по милости божией, лицо достопримечательное. Все это, впрочем, случилось в течение одной минуты. Карета катилась вперед, и скоро перед глазами Залетаева, вместо знакомых окон и лиц, замелькали окна и лица, совершенно ему неизвестные. Новые предметы рассеяли его минутное смущение, и он по-прежнему почувствовал себя в добром здоровье и непостижимо веселом расположении духа.
Через четверть часа он опять остановил свою карету — насупротив квартиры важного должностного лица, графа Алексея Петровича. Человек, уже достаточно выдрессированный, ловко высадил его из экипажа, и он с своим
