Аттестат зрелости - Илана Петровна Городисская
– Не ори на меня! – истерически крикнула Шели и сразу добавила сдавленным голосом: – Я устала, меня всю колотит от этого ужаса… Хватит, хватит, с меня хватит на сегодня!
Лиат отступила. Вести сейчас, глубокой ночью, дискуссию с неумолимой красоткой, почему-то уверенной в своем ощущении справедливости, было бессмысленным занятием. Напоследок, она с надеждой спросила, сумеют ли они продолжить этот разговор завтра в школе.
– Не знаю, – огрызнулась та. – Мне надо обо всем подумать.
На этих высоких тонах, разговор двух приятельниц прекратился. Шели швырнула трубку и, обернувшись, увидела, что ее рассерженная мать уже какое-то время стоит в дверях ее комнаты.
– Я же просила тебя: говори тихо! – возмущенно накинулась она на нее. – Ты же всех разбудила! Рахели расплакалась, – повела она головой в сторону спальни младшей дочери. – Что у вас за дела, что ты затеваешь разборки с подругами по телефону посреди ночи? Вам не хватает школьных перемен? Шели, что происходит, в конце концов? Ты сама не своя!..
– Мама, выйди! – закричала девушка, окончательно потеряв самообладание. – Выйди из моей комнаты, пожалуйста! Оставьте меня все в покое!
И, в сердцах вытолкав мать наружу и захлопнув дверь, она раскидала купленную лишь сегодня одежду по спальне, высыпала все содержимое сумочки на кровать. И прямо перед ней упала забытая ею фотография, которую она забрала у Галь, ту, на которой она жарко обнималась с обеими приятельницами на прошлогодней вечеринке. Этот крупный и яркий снимок был уже полностью помят. Шели приблизила к глазам искалеченное изображение их былого дружеского счастья, и, в порыве скорби, села на пол и плотно прижала его к лицу. Горючие, мучительные слезы девушки тотчас залили фотографию и просочились сквозь нее.
Глава 4. Горе
Страхи Шели оказались преждевременными: назавтра Галь в школе не появилась. Мало того: она пропустила и всю следующую учебную неделю. Официальным объяснением ее прогулов было плохое самочувствие. Однако и Шели, и умудренная опытом классная руководительница ни на секунду не поверили в то, что Галь приболела, зная истинную причину. Обе они постоянно звонили и справлялись о ней, но каждый раз трубку вместо дочери брала Шимрит и отвечала им одно и то же: Галь ни с кем не хочет разговаривать.
Удивительно, но в первые дни у Галь действительно проявились признаки тяжелого недуга, оказавшиеся, на самом деле, чисто нервными. Бедняжка не помнила, как ей удалось заснуть в ту ночь, после ухода Шели, но проснулась она с высокой температурой и охрипшей. Ее ссадины уже не так болели как накануне, но девушку покинули последние силы. Разбитая, она пролежала в кровати весь день, свернувшись в комок, отказываясь даже от стакана чая. Единственное, что немного облегчало ее состояние, это непрерывные, горькие слезы.
И следующий день не принес никаких изменений. Несмотря на то, что кровать как будто жгла ей кожу, Галь так и не поднялась с нее. Паникующая Шимрит, которая еще вчера срочно взяла на работе больничный, предпринимала любые усилия расшевелить дочь, вселить в нее бодрость, надежду, умоляла принять жаропонижающее и хоть немножечко поесть. Но тщетно. Тогда она позвонила своему знакомому врачу. Тот, выслушав историю Галь, посоветовал Шимрит пока набраться терпения и дать кризису пройти самому.
– Терпения, терпения, – повторяла за ним Шимрит, как мантру, сама не веря в это слово.
Тем не менее, рекомендация знакомого Шимрит оказалась верной. Вскоре жар у Галь прошел, и она впервые встала с измятой постели. Бледная, как мертвец, она едва переставляла ноги. Кое-как умывшись, она уселась на диване в гостиной, включила телевизор и уставилась в него невидящими глазами. Так снова потянулись подряд часы. Измученная Шимрит уже было обрадовалась, что дочь перебралась в гостиную, и не противилась тому, чтоб телевизор работал без перерыва. Иногда она садилась рядом с Галь, пыталась заговорить с ней, но натыкалась на стену молчания. Впрочем, в один из таких моментов, девушка, все же, проронила, что смотрит в экран просто так, чтобы убить время. Когда мать попыталась убедить ее, что время лечит, Галь опять сорвалась. Уйдя к себе, она рыдала на постели до тех пор, пока не провалилась в сон.
Потом у нее появилось нечто новое – необъяснимая тяга ко сну. Ничего особо не делая, Галь часто устраивалась поудобнее там, где сидела и погружалась в дремоту, как будто ища в ней спасения и утешения.
В сущности, ей хотелось кричать, только крик застрял внутри и разрывал сердце. Теперь, когда кризис ее более-менее прошел, наступила пора отчаянья. Острое, горькое, осознанное и ничем не восполнимое чувство потери сводило ее с ума.
Шутка ли сказать: двое самых близких и любимых людей прекратили для нее существование! Да-да, в буквальном смысле слова! Насколько Галь раньше всею душой обожала Шахара и Лиат, настолько невыносимо было для нее привыкать к мысли о незнакомом ей доселе одиночестве, обрушившимся на нее, как цунами. Неприспособленная к борьбе, сломленная первым же ударом судьбы, девушка не понимала, для чего ей продолжать жить. Половину своего сердца она потеряла вместе с этими двумя, а оставшаяся половина изнывала от холода и пустоты.
Пустота… Ее было ничем не восполнить, и никуда от нее не скрыться. Она разверзлась внутри Галь и пожирала ее, постоянно возвращая ее к пленительным воспоминаниям о ласках Шахара и общению с Лиат. И, если вначале Галь пыталась как-то поразмыслить над советами Шели, то затем и перестала пытаться. Ее раздирала жгучая обида за свою любовь и доверчивость к тем, что обошлись с ней так предательски. В моменты негодования, силы как будто возвращались к несчастной, приподнимали ее над изменой Шахара и Лиат, вызывали желание сплотить вокруг себя всех без исключения и отомстить. Однако тут же наступала очередная ломка, и девушка в слезах пересматривала отложенные ею фотографии, все никак не решаясь уничтожить их. Ничто на тех чудесных снимках не предвещало катастрофы, и тем страшней было возвращаться в суровую реальность.
Однако к вечеру четверга Галь немного пришла в себя и
