Анна Книппер - Милая, обожаемая моя Анна Васильевна
Внезапно прерывают купола.
И, укрываясь липами от пыли,
В пропорциях воздушны и легки,
Хозяев новых мирно приютили
Ампирные твои особняки.
И над твоею задремавшей былью
Закаты разжигают свой костер,
Как будто в небе золотые крылья
Иоанн Предтеча над тобой простер.
Как-то однажды - дело было уже в середине 60-х в Москве - к нам на Плющиху пришел один из многочисленных писателей, пытавшихся собрать с такого реликтового существа, которым для охотников за историческими редкостями была тетя Аня, свой взяток для очередного "прямого и честного" романа о Колчаке. Разговор уже сворачивался, время шло к ночи, каким-то образом речь коснулась поэзии, и писатель признался, что иногда он создает и стихотворные произведения, и прочел нам какой-то образчик своей поэзии. Чуть раньше речь шла и о Ярославле, и тетя Аня сказала: "Вы знаете, и у меня есть стихи: вот, например, одно из них - как раз о Ярославле" - и прочла его. А надо сказать, что при своем скромном внешнем облике Анна Васильевна, как только начинала даже просто говорить о чем-либо, тотчас обнаруживала высокие личностные качества, огромный внутренний потенциал. Здесь же она говорила не просто на общие темы - только что закончился разговор о событиях и людях, составлявших неотъемлемую часть ее жизни, и вот она читала свои стихи, вполне отдавая себе отчет в том, с каким вниманием будут они выслушаны. Короткий гимн Ярославлю был прочитан ею с артистическим блеском, с высочайшим чувством меры (не изменявшим ей, кстати, и в других, совсем нелитературных ситуациях), которое точно модулировало ее как-то сразу сделавшийся более низким голос. Ни единой лишней интонации или нажима, никаких перебивок ритма или "выразительных" пауз, но то чувство, которое побудило ее написать это стихотворение, было передано вполне. Чтение стихотворения стало финальным аккордом в разговоре, и он, надо сказать, был исполнен Анной Васильевной виртуозно. Неожиданно все присутствующие до неловкости ощутили огромное превосходство Анны Васильевны над собеседником, в том числе и он сам. В который раз она овладела ситуацией.
Все, что я говорил до сих пор о послессылочной жизни Анны Васильевны, может произвести впечатление какого-то стойкого улучшения за вычетом некоторых психологических и бытовых неудобств - но ведь они были у всех, а так, что же: работа, друзья, поездки к родственникам - на что особенно-то уж сетовать. Все и так и не так: не забудем, что Анне Васильевне шел седьмой десяток, а она вынуждена была тяжко работать, просто чтобы добывать себе пропитание, так как на получение пенсии рассчитывать не приходилось: лагерная работа в зачет не шла, какие-то случайные заработки во время многочисленных высылок не всегда документировались - поди-ка прояви дальновидность и позаботься о будущей пенсии, когда и тебе и всем остальным совершенно неясно, что с ними произойдет завтра. Кроме того, на Анне Васильевне висели неснятые судимости, не позволявшие надеяться на переезд в Москву, к сестре Елене, жившей на Плющихе, в квартире, которая была довоенным и долагерным домом Анны Васильевны (об этом доме я скажу немного позже - он того заслуживает). Так что благополучие было, как говорится, очень и очень "кажущееся". Чтобы не сочинять характеристик этому далеко не насквозь известному мне периоду жизни Анны Васильевны, приведу несколько ее писем из Рыбинска, который, судя по почтовым штемпелям, превратился из Щербакова в таковой где-то году в 57-58-м [Г. Щербаков с 1946 по 1957 гг].
Вот, в частности, письмо, иллюстрирующее один из этапов переписочной канители, которая долго и безрезультатно тянулась у Анны Васильевны вместе с Тюлей с органами советского правосудия:
Дорогая Леночка, должна тебе сообщить не слишком приятное известие см. прилагаемый документ. Комментарии как будто излишни. Не скажу чтобы была удивлена, но в общем - хватит! - 13 октября 1958 г.
А вот и "прилагаемый документ":
ПРЕЗИДИУМ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР
Отдел по подготовке к рассмотрению ходатайств о помиловании
Москва, Кремль
10 октября 1958 г. ОП-104 гр.
КНИПЕР-ТИМИРЕВОЙ А.В.
Ярославская обл., г. Рыбинск, проспект
Ленина, 17, Рыбинский драмтеатр
Сообщаем, что Ваше ходатайство о снятии судимости отклонено.
Зам. заведующего Отделом А. Архипов
Этот образец советского бюрократизма вполне сродни ильфовскому персонажу, у которого была печатка с резолюцией "Отстаньте. Полыхаев". В приведенном выше тексте чувствуется с известным трудом скрываемое раздражение: была бы их воля, написали бы порезче, но - Перестройка, т.е., простите, Оттепель. А немного раньше бывали ответы более развернутые, с указанием глубоко мотивированных причин отказа, например:
ПРОКУРАТУРА
Союза Советских Социалистических Республик
Москва-центр, Пушкинская, 15-а
20 августа 1957 г. - В/1-Н-634
КНИПЕР-ТИМИРЕВОЙ А.В.
г. Москва, Плющиха, д. 31, кв. 11
Сообщаю, что Ваше заявление рассмотрено. Дело, по которому Вы были осуждены в 1939 году, проверено. Оснований для пересмотра этого дела не имеется.
Ваше заявление оставлено без удовлетворения.
Зам. Нач. отдела по надзору за следствием
в органах госбезопасности
старший советник юстиции Холявченко
Я постарался воспроизвести этот документ поточнее, вплоть до его композиции и расстановки строчных и прописных букв. Обратите внимание на "Зам. Нач." и "госбезопасности": если первое звучало более, пожалуй, гордо, чем горьковский Человек, то второе уже хотелось произнести как-то понезаметней, такой, знаете ли, скороговорочкой, как будто этого и вовсе не было. А чего стоит фамилия самого тов. зам. нач. - а?
Вместе с тем почти одновременно и даже чуть раньше - не забудем, что Холявченко сочинял свое выразительное письмо 20 августа 1957 г., Ярославский облсуд шлет Книпер-Тимиревой А.В. на тогда еще щербаковский адрес два таких письмеца: первое, от 21 марта 1957 г., No 44у29с, называется "Справка", вот оно:
Дело Книпер-Тимиревой Анны Васильевны пересмотрено Президиумом Ярославского Областного Суда 8 марта 1957 г. Постановление Особого Совещания при МГБ СССР от 3 июня 1950 г. отменено, и дело в отношении Книпер-Тимиревой А.В. производством прекращено за отсутствием состава преступления.
Председатель Ярославского Областного Суда Молодяков
По-видимому, Анна Васильевна задала гр-ну Молодякову недоуменный вопрос, дескать, а как же с судимостью 1939 г. и с тогдашним постановлением ОСО, ведь по делу 1950 г. она проходила как повторница, с формулировками, уже использованными в 39-м! Спрашиваете - отвечаем, и даже довольно быстро, т.е. 13 мая, но уже за подписью молодяковского зама гр-на Ширшова. Ответ исчерпывает все сомнения, все теперь ясно:
На Ваше заявление разъясняю, что, поскольку Ваше дело прекращено постановлением Президиума за отсутствием состава преступления, Вы считаетесь несудимой.
Вообще с координацией движений у так называемых инстанций дело обстояло неважно: где-то в чем-то отказывали, а где-то то же самое разрешали. Никакого риска в отказной реакции, разумеется, не было; работала известная тактика: лучше перебдеть, чем недобдеть. Раз уж речь зашла о заявлениях и реакциях на них, приведу некоторые образцы и самих заявлений Анны Васильевны. Вот одно из них, адресованное Г.М. Маленкову:
Глубокоуважаемый Георгий Максимилианович! Обращаюсь прямо к Вам и убедительно прошу промежуточные инстанции вручить Вам это заявление. Думаю, что 34 года всевозможных репрессий дают мне на это право.
Я - дочь известного музыканта В.И. Сафонова, который упоминается в "Сов. музыке" в связи со 100-летием со дня его рождения, а также в книге Алексеева "Русские пианисты" [образец принятой тогда, да и теперь практикуемой милосердной помощи малограмотным руководящим адресатам; им требуются подтверждения в виде обращений к уже прошедшим цензуру книгам и статьям по поводу, например, "известности" музыканта Сафонова, а то ведь задурят голову-то. - С.И.]. Не буду перечислять всех своих арестов, лагерей, ссылок - я сама потеряла им счет. Буду говорить только о первом, послужившем основанием всего, что затем последовало. 15-го января 1920 г. в Иркутске я была арестована в поезде адмирала Колчака и вместе с ним. Мне было тогда 26 лет, я любила его, и была с ним близка, и не могла оставить этого человека в последние дни его жизни. Вот, в сущности, и все. Я никогда не была связана с какой-либо политической деятельностью; это было настолько очевидно, что такие обвинения мне и не предъявлялись. Познакомилась я с адмиралом Колчаком в 1915 г. как с товарищем моего первого мужа, с которым я разошлась в 1918 г.
Я имела возможность оставить Россию, но эмиграция никак меня не привлекала - я русский человек и за границей мне делать нечего. В 1922 г. в Москве я вышла замуж за инженера В.К. Книпера, умершего в Москве во время войны, когда я, пройдя арест и следствие, проводившиеся по всем правилам 38-го года, и обвиненная во всем, что мне и не снилось, отбывала 8 лет в Карагандинском лагере. Освобожденная в 1946 г. по окончании срока, я жила и работала в городском театре в г. Щербакове.
