Русский клуб - Владимир Дэс
У Глеба от этого видео всё внутри опустилось. Ноги стали ватными. В голове шумело как от чего-то страшного, но неизбежного. Глеб понял – это не просто шалость Бориса. Это катастрофа, будет взрыв. Французский разведчик, хоть и перевербованный, на всю жизнь останется французским разведчиком.
Надо принимать решение.
Поутру, после ещё одного просмотра, Глеб через коридорного вернул диск Андре, позвонил губернатору и сказал ему, что он, Борис Певцов, идиот и просто больной человек. И что теперь ему, Борису, никогда не стать президентом не только России, но даже и Гондураса.
– Почему? – спросил губернатор.
– Потому что тебя насадили на крючок. Просрал ты, любитель африканской эротики, этот проект. Не заживёт народ Нижнеокска счастливо и богато, впрочем, как ты и все, кто был задействован в этом проекте. Я договор подписывать не буду.
– Ты что, пьян?! – заорал губернатор.
Глеб прервал звонок и стал собирать чемодан, бубня про себя: «Накрылись “быстрые деньги”».
Ему тут же позвонил Андре. Глебу разговаривать с ним не хотелось. Было ясно, что с прослушки ему уже доложили о звонке Глеба губернатору.
«Жалко проект, – подъезжая к аэропорту в Женеве, размышлял Глеб. – Хотя всё, что ни делается, – к лучшему». Он уверенно пошёл покупать билет в Москву. В первый класс билетов не было, свободным осталось только одно место в самом хвосте самолёта. Но на такие мелочи он уже не обращал внимания.
«Ужас, куда я чуть не вляпался, – уже в самолёте подумал Глеб. – Пятьдесят миллионов долларов и пятьсот килограммов золота в такой негритянской “оправе” могли исчезнуть, а последнюю подпись должен был поставить я. Меня и мою семью за такие деньги порубили бы на куски. Губернатор за то, что я сорвал проект, житья не даст. И что теперь делать? Забрать семью и бежать… Только куда?»
Часть 2. Родина
Бегство за границу в период перестройки из разваливавшейся России напоминало бешеный, мутный, кипящий поток, прорвавший плотину из большого, ранее спокойного, но начавшего бурлить родникового озера. Этот поток разлился по якобы цветущей Европе. А при близком рассмотрении старушка Европа оказалась болотом с гниющей водой.
В перестройку Глеб постоянно мотался по заграницам и всё чаще чувствовал, что он там чужой. Всё у них по полочкам: туда не ходи, тут не стой, здесь не сиди. Вроде правильно, но в воздухе всегда висело напряжение от этой правильности. Только в России он чувствовал себя спокойно и уютно. Глеб задумывался: почему так? Наверное, у него очень тесная связь с Родиной, которую он любит, как и она его.
Глеб вспоминал узбека, который отдал ему деньги за своего земляка. Тогда урожай хлопка давно был убран. Стояла азиатская зима без снега, но с ветром и сухостью. Глеб ехал с аксакалом и из окна машины видел, насколько хватало глаз, только хлопковые кусты, торчащие из земли, как чёрная щетина небритого мужика. И чем дальше они ехали, тем более удручающие виды открывались Глебу.
А старик так любил свою Родину, что, глядя на эту пустыню, видел в ней оазис. Картина была мрачная, но не для узбека. Было видно, что он доволен тем, что видел, спокойно вёл машину и что-то напевал себе под нос. И Глеб, уже одурев от однообразия постхлопковой пустыни, стал подрёмывать, тут аксакал вдруг заговорил скрипучим голосом. Глеб аж вздрогнул.
– Я весь мир объездил, – повернулся старик к Глебу, звякнув орденами на пиджаке. – И в Европе был, и в Америке, и в Австралии, но такой красоты, какая здесь, нигде не видел!
Сказал и, удовлетворённый, запел на родном языке о своём крае. Он видел цветущий хлопок. Счастливые лица земляков. Богатства этой земли.
Глеб очумело уставился в окно автомобиля.
«И это красота? – подумал он. – Всяк кулик своё болото хвалит…»
А у Глеба Родина ассоциировалась с деревенским детством. В памяти его всегда оставалась Миловка с парным молоком из кринки, с запахом испечённого в русской печи ржаного хлеба, с лесами, полными белых грибов, с пологими склонами, красными от сладко-кислой ягоды, с родничками с чистейшей, холодной до ломоты в зубах водой и с ловлей карасиков в прудах. И ещё с дубовыми крестами на погосте, где лежали те, кто дал ему возможность родиться. С церковью, где крестили, венчали и отпевали его предков.
И, решив создать «Русский клуб», Глеб приехал в Миловку на кладбище.
Там всё осталось по-старому: полуразрушенная церковь, заросшие травой могилы и отдельной стайкой дубовые кресты. Мужские кресты были огромными, в три метра, женские поменьше, но сохранились хорошо. Ставились они на могилы прямо с комелями, поэтому время не трогало их. Те, что были постарше, от ветров, дождей, холодов и солнца стали почти белыми, но были все крепкими. Стояли твёрдо.
Глеб обошёл кресты, постоял у каждого, мысленно поделился своими проблемами. Потом присел, и как-то само собой у него вслух вырвалось: «Я не подведу». И перекрестился.
После посещения могил стало как-то легче дышать. Сразу появилась уверенность в деле, которое он задумал. Глеб ещё постоял, потом поклонился крестам и прошёл в деревню мимо прудов, где в детстве ранним-ранним утром закидывал ореховую удочку; мимо церкви, где на окнах ещё сохранились узорчатые решётки. Затем – к разобранному дому деда Якова. Посидел на крыльце закрытого клуба, вспоминая вечера с песнями, запах солярки от молодых трактористов, виртуозную ругань хмельных мужиков и смех чудо-девчонок.
Вроде всё здесь оставалось прежним, и при этом уже было не то и не так, но петухи в деревне ещё перекликались, а, как говорил дед Яков, «деревня жива, пока в ней кукарекает хоть один петух».
Это была его память. Сердце билось тревожно и сладостно. Хотелось плакать, но не от горя, а от умиления и счастья, от чего-то хорошего и нежного. Уезжая из деревни, он чувствовал себя легко, но ощущение было неполным. До сих пор он не видел могил своих родителей, это тяготило. Хотя он знал, что они были похоронены у посёлка Рыбачий под Магаданом, куда уехали на заработки.
И когда у него появился «Русский клуб», Глеб решил найти могилы отца и матери. Поручил Майору выяснить, как добраться до острова Недоразумения. Майор всё разузнал, и они вдвоём полетели в Магадан.
В гостинице, где они остановились, администратор на вопрос, как попасть на остров Недоразумения, сказал, что до него километров двадцать по морю, на хорошем катере час хода. Остров небольшой, два на три километра, и состоит из косы и вертикальных каменных столбов-кекуров.
