Фаддей Булгарин - Димитрий Самозванец
Боярин. Это не наше дело.
Вахмистр. Как не ваше дело? Ведь вам жить с ним. Но все говорят, что Москва богатая и добрая старушка: она, верно, поделится с нами лишним своим богатством. Не правда ли, господин купец?
Боярин. Я не могу отвечать за Москву.
Пекарский. А если не захочет поделиться добровольно, так мы посоветуем ей по-своему.
Боярин. Москва -- добрая старушка, только выцарапает глаза всякому, кто на нее поднимет руки.
Хорунжий. Ну, так мы ей руки свяжем.
Боярин. Не мое дело спорить.
Пекарский. Ганко! сыграй-ка нам песенку, а за то мы пожалуем тебя в придворные коновалы.
Ганко. Сыграть рад, а за место спасибо. Помещайтесь сами, господа, а я сам сыщу для себя уголок (Ганко играет на скрипке).
Один из толпы. Господа! Вот раскинут плащ. Вот кости и тяжелые ефимки, которые я отнял у русского боярина под Путивлем. Завтра или послезавтра будет новая добыча, а теперь попробуем-ка счастья. Господа, кто хочет в кости?
Вахмистр. Сперва поужинаем. Купчина! не хочешь ли отведать солдатского ужина? А ты, Ганко, поужинай с шеренговыми.
Боярин. Благодарен: мы поужинали в селе Коломенском. Теперь же мне некогда, я пойду, по вашему совету, к запорожцам.
Вахмистр. Ну, так прощай. С Богом! Тебя, Ганко, я бы послал к черту, но ты сам, без меня, знаешь к нему дорогу.
– ----
Воины принялись за ужин, а боярин и Ганко удалились и пошли между палатками на левое крыло стана.
– - Ну, каковы тебе показались, боярин, наши лучшие витязи? -- спросил цыган.
– - Хороши гуси! -- отвечал боярин.-- У них только на уме, что грабеж, раздоры и только одно желание, чтобы перевернуть все вверх дном. Димитрия они почитают своим казначеем -- и только!
– - А при всем этом, право, славные ребята! -- сказал Ганко.-- Попить, поесть, подраться -- наше дело. Они не боятся смерти, как будто она их двоюродная сестрица, и за опасностями гоняются, как борзые за зайцами. Правда, что наши полковые священники морщатся, когда идет дело о вере и о поведении. Но ты сам рассуди, боярин, что иначе быть не может. Ведь здесь не войско королевское или Речи Посполитой, а всякий сброд, кто с борка, кто с сосенки! Между начальниками есть порядочные люди, которые пришли сюда из дружбы или по родству с воеводою Мнишехом, по совету иезуитов или для прославления своего имени. Но их немного. Все прочее войско составлено из головорезов, которые рады случаю подраться хоть с самим чертом, только бы драться и жить на чужой счет. Ты видел, зачем они пришли в Россию. Уж не знаю, какой порядок будет в Москве! Эта вольница, как беспокойный муравейник, расшевелит вашу белокаменную, и сам царь их не удержит!
– - А знаешь ли ты, как ловят муравьев? -- сказал боярин.
– - А как?
– - Сперва вымажут горшок медом, а когда в него муравьи наберутся, то нальют кипятком -- и поминай как звали!
– - Понимаю! -- отвечал цыган лукаво, посмотрев на боярина.-- Потише! -- сказал цыган.-- Вот в этой палатке светит огонек. Остановимся за углом и послушаем, что здесь говорят. Слышу голос знаменитого польского пана, князя Константина Вишневецкого.
Великолепная турецкая палатка, добытая отцом князя в стане верховного визиря, была приподнята с одной стороны. Вдоль одной стены уставлено было трофеями богатое оружие: латы, шлемы, кольчуги, сабли, пистолеты, ружья, оправленные в золото и серебро; пониже находились конские сбруи с драгоценными камнями. Походные табуреты и постель покрыты были медвежьими и барсовыми кожами; пол устлан богатыми коврами. На столе стояло несколько больших серебряных стоп с дорогими винами и медами. Вокруг сидели Станислав Мнишех, Фредро, Дворжицкий, Неборский и сам князь Вишневецкий -- отважные воины, увлеченные славолюбием под знамена Лжедимитрия.
– - Наконец решены все сомнения насчет нашего друга Димитрия,-- сказал князь Вишневецкий.-- Похитители престола в могиле; он признан царем на Москве, и завтра наш подвиг кончен. Но признаюсь вам, господа, что я предвижу много неприятностей, много горьких часов! Во-первых, тревожит меня внутреннее состояние России и насильственная смерть семейства Годуновых, возбудившая ненависть к царю во всех добрых людях, а во-вторых, беспокойный дух нашего воинства: оно смотрит на Москву не как на столицу царя-союзника, но как на свою добычу.
– - Ты совершенно прав,-- отвечал Фредро,-- как удержать в порядке эту сволочь, которую мы навербовали на всех перекрестках звоном золота и кубков и надеждами на московские богатства? Если бы их держать в стане, то еще можно было бы как-нибудь сладить с ними; но Димитрий велел расположить войско на квартирах в Москве -- ну, как тут справиться? Вот увидите, что не обойдется без шуму и беспорядков, а это может повлечь за собою дурные следствия и запятнать честь воинства польского.
– - Не так горячо, любезный друг! -- сказал Станислав Мнишех.-- Неужели буйство нескольких десятков головорезов может навлечь бесславие польскому имени? Все знают, что войско наше собрано наскоро, без разборчивости; а где нет злых или распутных людей?
– - Так зачем же мы приняли начальство над распутными, скажут строгие судьи,-- примолвил Неборский.
– - Совершенная правда,-- сказал князь Вишневецкий.
– - Знаете ли что, господа?-- сказал Дворжицкий,-- мне кажется, что русские бояре не весьма искренно радуются нашему торжеству и неохотно верят подлинности Димитрия.
– - Справедливо,-- отвечал князь Вишневецкий.-- В самых их ласкательствах видно что-то двусмысленное, и покорность кажется жертвою, а не произволом. Впрочем, и сам Димитрий много виноват. Кажется, счастье упоило его. С некоторого времени он сделался другим человеком. Из осторожного и гордого вдруг сделался легковерным и обходительным, из воздержанного сластолюбивым. Радость, что достигнул желаемого, переродила его. Он уже полюбил лесть и стал окружать себя льстецами. Думая, что все уже кончено, он беспрестанно мечтает о нововведениях, а это здесь вовсе не нравится. Воля ваша, господа, а я опасаюсь за нашего Димитрия.
– - Особенно, когда он станет слушаться иезуитов,-- примолвил Дворжицкий.
– - Если бы слово не связывало меня с тобою, князь, я завтра же отправился бы в Польшу,-- сказал Фредро.
– - И я также,-- примолвил Дворжицкий.
– - Стыдитесь, господа, и думать об этом,-- возразил князь Вишневецкий.-- Нам надобно довершить начатое, утвердить Димитрия на престоле, венчать его на царство, женить на панне Марине, заставить его исполнить все, что он обещал Польше, и тогда уже помышлять о возврате. Пусть чернь наша думает о корысти.. Высшие виды, благо миллионов людей вооружили нас, и мы должны пред целым светом, пред Римом и отечеством оправдать наше ополчение на Россию.
– - Справедливо! -- воскликнул Станислав Мнишех.-- Но пусть пройдет первый восторг царя, и я уверен, что, когда прибудут сюда мой отец и сестра, все примет другой вид, и Димитрий будет снова таким, как мы его познали в Польше.
– - Сон бежит от меня в эту решительную ночь,-- сказал Фредро.-- Пойдем прогуляться по стану.
Поляки встали, чтобы выйти из палатки, и русский боярин с Ганкою поспешили скрыться за углом и после того пошли своим путем.
– - Вот люди порядочные,-- сказал боярин,-- умные и благородные, но они замышляют также что-то недоброе на Москву… Ганко! ты знаешь теперь, как ловят муравьев?
– - И ввек не забуду!
– - Куда же теперь идти? -- спросил боярин.-- Вот конец польского стана.
– - Не пойдем ли к русским? -- спросил Ганко.
– - Нет! К русским мне заходить незачем,-- отвечал боярин.-- Я знаю своих: пока они уверены, что Димитрий истинный царевич, то готовы положить головы за кровь царскую. Это чувство срослось у нас с душою. Итак, пойдем к немцам.
– ----
Боярин и Ганко беспрепятственно вошли в стан малочисленной, но храброй дружины немецкой, служившей верно царю Борису и сыну его и перешедшей в службу Лжедимитрия по смерти несчастного Феодора, когда Москва и Россия признали прошлеца своим государем. Немецкая дружина пристала к войску нового царя под Москвою, когда Россия не имела уже другого правителя.
Под холстинным навесом между повозками сидели все офицеры. Подмостки из досок заменили столы и стулья. Тяжелые стопы часто переходили из рук в руки.
– - Не могу больше пить,-- сказал Маржерет.-- Вы, господа, как бочки Данаид: вас никогда не наполнишь вином и медом.
– - Любезный друг! -- сказал Фирстенберг,-- мы живем среди измен, обманов, злоумышлении и всяких козней. Надобно искать правды! Пей, Маржерет! ты знаешь: in vino veritas.-- Фирстенберг при сих словах так сильно стукнул по столу опорожненною им стопой, что доски едва не развалились.
– - За латынь латынью,-- сказал, улыбаясь, Маржерет:
Si latet in vino verum, ut proverbia dicunt,
Invenit verum Teuto, vel inveniet
(т. е. если справедливо, что истина в вине, как говорит пословица, то немцы, верно, нашли ее или вскоре найдут).
– - Браво, Маржерет, браво, ты еще и поэт! -- воскликнул Кнутсен.-- Но если бы мы нашли двадцать раз истину, то она здесь померкнет. Черт их всех побери! Не знаешь, куда обратиться. Вчера все изгибались перед Годуновыми и проклинали Димитрия как самозванца; сегодня клянут память Годуновых и величают Димитрия царем, избавителем, благодетелем! Сам не знаешь, чему верить!
