У чужих людей - Лора Сегал
Сидящая рядом на чемодане девочка спросила, не хочу ли я сходить в туалет умыться. Я побрела по коридору, заглядывая по дороге в купе; всюду крепко спали. В туалете над раковиной был прикреплен стеклянный шар. Стоило его повернуть, из него прыскала зеленая струйка. Возле унитаза педаль, если наступить на нее ногой, дно унитаза открывалось, и в отверстие было видно, как под вагоном несется назад земля. Я развлекалась так до тех пор, пока в дверь не забарабанили — пора было уступить место другим.
Когда я вернулась в купе, там уже никто не спал. Все болтали. Многие достали припасы. В такую рань завтракать бутербродом с копченой колбасой не хотелось, да и жевать его долго, поэтому я ограничилась засахаренной грушей, тремя шоколадными «кошачьими язычками» и куском торта. Девочка постарше сообщила, что ночью мы пересекли границу Австрии и едем по Германии. Я выглянула в окно, готовясь возненавидеть все подряд, но, кроме полей и коров, ничего не попадалось на глаза. Может быть, мы все еще в Австрии? — предположила я. Ответ на этот вопрос был для меня важен: я вела счет странам, в которых успела побывать: родилась в Австрии, на каникулы ездила в Венгрию и еще в Чехословакию — навещать родню. Стало быть, побывала уже в трех странах, а Германия станет четвертой. Ежу ясно, что это Германия, заявила взрослая девочка, чем сильно меня озадачила.
Разгоралось утро, шум в вагоне нарастал. Казалось, все кругом разом запрыгали. В соседнем купе рослая бойкая девочка завела общую игру. Я зашла к ним, отыскала свободное местечко, но, отчаявшись разобраться в правилах, уговорила девчушку рядом со мной сыграть в крестики-нолики на бумажном пакете из-под завтрака. В разгар игры выяснилось, что утро позади, настала пора обеда, надо расходиться по купе. Я взяла с девчушки честное слово, что после еды она никуда не пойдет и мы сыграем еще, но сама в то купе уже больше не заглянула.
В поезде стало жутко жарко. Ребята отупело жевали в полной тишине. Я откусила кусок колбасы и почувствовала, что проглотить ее не смогу. Ладно, съем на ужин, решила я. Бутерброды совсем зачерствели, я пообедала горсточкой фиников, закусила «кошачьими язычками», а потом принялась сосать леденцы. Снова стал слышен стук колес, потонувший было в утреннем гомоне и суете; под него я и заснула.
Когда я открыла глаза, день уже клонился к вечеру. Вот соня, подосадовала я, сколько всего пропустила. Теперь уж буду смотреть в оба. Напротив меня сидела маленькая девочка, на коленях она держала чемодан; я уставилась на нее. Курносый профиль малышки четко вырисовывался на фоне посеревшего окна. Я так долго разглядывала ее, что мне стало казаться, будто я знаю ее всю жизнь. Но она словно воды в рот набрала, и я снова заснула.
Проснувшись, поискала глазами ту малышку, но опознать ее не сумела. Внимательно оглядела всех девочек. Ни одна не держала на коленях чемодан. В купе опять загорелся свет, и к окну подступила тьма. Я вновь заснула.
Внезапно я встрепенулась, сон как рукой сняло: поезд подкатил к перрону и стал. Рослая девочка объяснила, что мы доехали до границы и теперь нацисты будут решать, что с нами делать. Она велела нам сидеть тихо, как мыши. Снаружи послышался топот многочисленных ног. Под фонарями замелькали люди в военной форме. Они вошли в головной вагон. Я замерла — от напряжения даже голова затряслась, и колени свело судорогой. Прошло полчаса, час. Мы чувствовали, что они уже в нашем вагоне, казалось, вагон даже просел под ними. Вот, топают по коридору, останавливаются у каждой двери. Наконец один стал на пороге нашего купе. В глазах зарябило от множества пуговиц на его кителе. Из-за его плеча выглядывала молодая женщина, ведавшая нашим вагоном. Нацист знаком приказал одной из девочек следовать за ним, она повиновалась. Молодая женщина обернулась и велела нам не волноваться: из каждого вагона немцы выводят по ребенку — проверить документы и убедиться в отсутствии контрабанды.
Когда девочка вернулась и села, мы дружно уставились на нее. Никто не спросил, что с нею было, а она ничего не рассказывала. Вагон качнуло: значит, нацисты вышли. Двери захлопнулись. Поезд тронулся. Кто-то радостно крикнул: «Нас выпустили!» Теснясь в дверях купе, все высыпали в коридор. Кругом крики, веселый смех. Раньше у нас были одни девочки, а тут вдруг обнаружился мальчик… еще один… третий. Десятки мальчишек. Они, словно фокусники, повытаскивали невесть откуда шапки — бойскаутские, запрещенные, — и водрузили себе на головы. Потом отвернули лацканы курточек, а там — всевозможные значки: бело-синие сионистские, круглые скаутские, австрийские Kruckenkreuz[14]. Сразу стало весело и шумно, на душе потеплело, и я подосадовала, что у меня нет ни одного значка. Ребята запели незнакомые песни, слов я не знала, но подпевала все равно: «Тра-ля-ля-ля». Кто-то сжал мне ладонями голову, я обняла кого-то за талию, кто-то — меня, наши голоса слились.
Через несколько минут поезд стал: мы приехали в Голландию. На ярко освещенном перроне толпились люди. Они протягивали в окна бумажные стаканы с чаем, глянцевитые красные яблоки, шоколадки и конфеты; этим я и поужинала. Поезд тронулся, оставив на платформе колонну из ста детей, которые ехали именно в Голландию (через два года немецкая армия войдет в Голландию,
