Настоящая история мадам Баттерфляй - Рей Кимура
Увидев рядом Судзуки, она воскликнула:
— Ребенок, где он? Что с ним?
Судзуки метнулась к ней, заверяя:
— У вас родился красивый мальчик, Тёо-Тёо-сан, и с ним все в полном порядке! Вы бы видели, как он дрыгал ножками, а его сердитые вопли разбудили бы и мертвого!
— А у него… он?.. — прошептала Тёо-Тёо.
Судзуки кивнула.
— У него черты отца и мягкие золотисто-каштановые волосы, но когда он на мгновение открыл глазенки, я увидела, что у него глаза японца!
Тёо-Тёо опустилась обратно на подушки, ее глаза наполнились слезами. Она не знала, где сейчас отец ребенка и увидит ли он когда-нибудь своего сына, но знала, что Пинкертон будет жить в этом новом существе, которое они создали вместе.
Она хотела увидеть своего малыша, взять его на руки, почувствовать, как бьется его сердечко подле ее сердца. Тёо-Тёо велела Судзуки принести ребенка, но в кои-то веки служанка не послушалась.
— Вам нужно отдохнуть, Тёо-Тёо-сан, — сказала она, мягко опуская ее обратно на футон. — Накамидзу-сан, повитуха, принесет его вам, когда его помоют и настанет время его кормить.
Без какой-либо причины Тёо-Тёо расплакалась, но Судзуки была к этому готова, она знала, что после родов женщин часто охватывают такие эмоции, особенно совсем молодых, рожавших в первый раз, без мужа и родных.
Забыв о правилах поведения, она бережно обняла Тёо-Тёо и стала успокаивать ее обещаниями попросить Шарплесса, чтобы тот известил Пинкертона о рождении сына: конечно же, Пинкертон сразу помчится на следующий же корабль, идущий в Нагасаки.
Этот тихий благостный момент был нарушен, когда Накамидзу-сан принесла ребенка и объявила, что сейчас научит Тёо-Тёо его кормить. Она вложила крошечное розовое тельце в руки матери, направила ротик младенца к соску раздувшейся груди, и, словно по команде, ребенок принялся яростно сосать.
Именно в этот момент при виде своего крохотного малыша Тёо-Тёо почувствовала прилив столь прекрасных чувств, что позабыла боль, одиночество и печаль из-за того, что рожала без мужа и близких. Она забыла всех и вся, кроме замечательного младенца, которого только что родила и потому обязана была защищать ценой своей жизни.
— Дзинсэй, дитя мое, мой малыш хафу[7], — прошептала она ему в золотисто-каштановые волосы, смоченные ее слезами. — Отныне я буду жить лишь для тебя, сынок, и никто никогда не заберет тебя у меня!
Тёо-Тёо не могла наглядеться на прекрасный облик сына, и только когда он открыл глаза, чтобы посмотреть на нее в ответ, она осознала, как контрастируют эти японские глаза с другими чертами лица.
«Идеальное сочетание американского отца и японской матери», — подумала она, и к ее глазам снова подкатили слезы. Пинкертон находился далеко, в Америке, и она больше не была уверена, что он когда-нибудь вернется в Нагасаки.
Через несколько дней к ним заглянул Шарплесс и пообещал отправить Пинкертону весточку о новорожденном сыне. При виде прижатого к материнской груди младенца и печали в глазах Тёо-Тёо у него заныло сердце, и он дал себе слово, что не просто сообщит Пинкертону о рождении ребенка. Неужели он забыл, что оставил в Нагасаки сына, и совсем не думает о Бабочке? Слишком занят новой американской семьей?
Тёо-Тёо быстро оправилась после родов, и последующие месяцы, когда Дзинсэй рос жизнерадостно агукающим малышом, наполнили ее счастьем и гордостью. Бывали дни, когда она даже не думала о Пинкертоне и не ждала с тоской его возвращения.
Поначалу волосы Дзинсэя то и дело меняли оттенок, но потом окончательно стали золотисто-каштановыми, словно в них всегда играл лучик солнца, а его глаза с японским разрезом приобрели серовато-карий цвет, зачаровывавший мать.
Он был солнечным младенцем, словно инстинктивно понимал, что его матери нужно больше света в ее пустой жизни, и только ему было по силам вызвать у нее улыбку и радостный смех.
С месяц посопротивлявшись из уважения к памяти отца, Тёо-Тёо в конце концов приняла предложение работать гейшей в квартале развлечений Маруямы. Другой работы для нее попросту не было, а она теперь нуждались в деньгах, чтобы растить Дзинсэя.
Респектабельный чайный дом «Сакура» закрылся из-за болезни его владелицы Саюри, и посетители «Сакуры» переместились в другие питейные заведения Маруямы с более буйными увеселениями.
В первый рабочий вечер Тёо-Тёо была ошеломлена гамом, яркими красками и развязностью девушек — все это разительно отличалось от того, к чему она привыкла в чайном доме «Сакура». Ей пришлось делать яркий макияж, носить цветастое кимоно и вместе с другими девушками пройти обучение искусству кокетства и ублажения мужчин, чтобы те хотели вернуться в их заведение.
— У них есть любимая игра, — сказала она Судзуки. — Девушка кладет в рот вишенку, а посетитель достает эту вишенку ртом! Поначалу я не могла заставить себя это сделать, но теперь для меня это просто работа, чтобы радовать посетителей и получать хорошие чаевые в конце вечера.
Тёо-Тёо видела, как многие девушки после буйной попойки, пошатываясь, направляются с посетителями к одной из ближайших гостиниц, где проводят ночь, чтобы заработать еще больше чаевых и преданность постояльца их заведению.
И хотя ей много раз поступали такие предложения, Тёо-Тёо неуклонно отказывала. Она все еще была женой Пинкертона и ждала, что он возвратится и спасет ее от этой работы. У нее и мысли не возникало о том, чтобы отдать тело другому мужчине — ведь ее муж скоро вернется, как обещал.
В свободные от работы дни Тёо-Тёо с Судзуки ухаживали за садом, вскапывали клумбы и сажали там семена «американских» цветов — их иногда передавал ей из консульства Шарплесс.
— Пинкертон-сан обожает цветы, поэтому мы должны позаботиться, чтобы сад выглядел красиво к его возвращению, — говорила она служанке. — Он всегда жаловался, что японские дома кажутся голыми, потому что вокруг них нет цветов.
Когда Судзуки уходила по делам или на несколько дней возвращалась в родную деревню, Тёо-Тёо брала с собой Дзинсэя на работу в бар. Его милое личико с золотистыми волосами и синими глазами привлекало всеобщее внимание, и девушки всегда готовы были присмотреть за красивым мальчиком, пока Тёо-Тёо была занята с посетителем.
Да и посетители были очарованы этим чудесным ребенком-полукровкой, они забывали про девушек, чтобы поиграть с ним.
Иногда Тёо-Тёо заходила в консульство спросить Шарплесса, нет ли вестей от мужа, и у того не хватало духу рассказать ей, что Пинкертон даже не удосужился спросить о ней и их сыне за те несколько раз, что им приходилось общаться по делам. Вместо этого он поддерживал в ней жизнерадостность и
