Совершенный выстрел - Матиас Энар
Я скорее был человеком с крыши, стрелком, нежели пехотинцем; мне хотелось, чтобы на передовой успокоилось и я смог бы вернуться к моему обычному занятию, не менее полезному в деле деморализации противника и штатских. Не сегодня завтра объявят перемирие, а я не способен стрелять. Можно было бы вывести на прогулку Мирну и мать, если была бы такая же чудесная погода, как сегодня.
Я увидел Мирну; она перешла улицу и остановилась около лавки бакалейщика. На ней была длинная юбка и белая блузка, подчеркивающая очень загорелые руки и черные волосы. Бакалейщик ей улыбался. Она купила какие-то овощи и консервы. Один спокойный солнечный день — и вы забываете, что идет война. Я тихо прикорнул в кресле.
Меня разбудило чувство голода. Мирна приготовила курицу, это была первая горячая еда за неделю, я проглотил ее за две минуты, чем рассмешил Мирну.
— Видно, ты не очень-то раненный, гляди, какой у тебя аппетит!
— На передовой едят только сэндвичи и консервы, — сказал я.
У нее был радостный вид. Она помыла посуду, прибрала на кухне и принялась за чтение.
— Что читаешь? — спросил я.
— Роман по школьной программе.
— Что за роман?
— Одного француза, Гюго. «История приговоренного к смерти».
Я подумал: странные вещи дают читать маленьким девочкам, но промолчал.
— Ты ходишь в школу? — спросил я.
— В этом году не хожу, но на следующий хотелось бы вернуться.
Я никогда особенно не любил читать, за исключением русских романов. Я их десятки прочел, все, что смог найти: Толстого, Лескова, Чехова, Гоголя, Достоевского, глотал одного за другим. Самый мой любимый — «Тарас Бульба». Может быть, однажды дам почитать Мирне, подумал я.
— Сколько тебе лет?
— Пятнадцать.
Казалось, она стыдится об этом говорить, словно этого недостаточно, словно ей хочется выглядеть старше. Она посмотрела на меня странным взглядом, который я не мог истолковать.
— Может быть, на следующий год ты сможешь вернуться в школу, — сказал я. — Война кончится, и все станет проще.
Она недоверчиво улыбнулась, но вместе с тем приободрилась.
— Да, правда, все станет проще.
Я не очень разговорчив, тем более с девочками — никогда не знаешь, о чем с ними говорить. Я вернулся на балкон, оставив ее за книгой, и уснул на жаре. Мне приснился эротический сон, и я проснулся от эрекции. Я смутился: ей все-таки только пятнадцать, и это неприлично, даже если у нее женское тело. Видимо, из-за войны и напряжения на передовой я тоже начал сходить с ума. Мне захотелось спокойно забраться на крышу и так лежать часами, наблюдая за городом в оптический прицел, наслаждаясь видом спокойного моря, где ничего не шевелится, лишь мерно накатывают волны и плещется пена. Я не знал, чем заняться, и начал скучать. Я подумал, что тоже мог бы почитать, но меня обуяла лень; я сходил за телевизором и выставил его на улицу. Стал смотреть какой-то фильм и заснул на середине.
Приснился какой-то мужик с ножом. Мы дрались, однако на этот раз я оказался снизу, а он держал нож и всаживал его мне в плечо. Я почувствовал сильную боль, закричал, и его лицо превратилось в лицо Мирны. Она с улыбкой втыкала нож мне в плечо, я не мог сопротивляться, смотрел на нее, и мне было страшно. Я проснулся от боли, потому что во сне нажал на рану. На майке проступили пятнышки крови. Рана еще не зажила, обычное дело. Я досмотрел кино, темнело.
Лег я рано, но проснулся посреди ночи, потому что мать выла по-звериному, как на покойника. Леденящим, особенным, немыслимым криком. Я сразу пошел ее проведать; казалось, будто она спит, свернувшись под простыней на кровати. Она спокойно дышала. Мирна тоже проснулась, прибежала в ночной рубашке.
— Ей приснился кошмар, — сказала она, — такое с ней часто случается.
— Она снова заснула, иди ложись.
У меня побаливала рука, тело словно ломило. Я вернулся на балкон, сна ни в одном глазу. Полночи я просидел на улице, стараясь не заглядывать в комнату Мирны и не смотреть, спит она или нет. Ветер пахнул морем, будто оно было под окном, будто темный прилив донес его до меня. Я вспомнил Зака, был такой же вечер, в воздухе стоял небывалый запах летнего моря. Мы отправились поужинать на маяк и надрались как школьники. Из-за жары мы решили устроить полуночное купание, не помню уже, кому первому пришла в голову эта мысль — Заку или мне. Война только началась, бомбардировки освещали горы прямо перед нами, мы разделись догола. У Зака татуировка вроде дракона, но в темноте ее почти не видно. Мы плюхнулись в воду, вначале она показалась холодной, потому что мы вспотели. Через пять минут мы плавали как в огромной темной ванне, виднелись только наши тела, то рука, то спина вылезали из черной, абсолютно гладкой массы. Мы принялись резвиться и драться в воде; опьянев, мы играли как дети. Зак был сильнее меня, он меня топил по-всякому, хватал за плечи, но вдруг агрессия исчезла, и он стал нежным и ласковым. Эхо снарядов отдавалось в море, это были мерные раскаты грома, взрывы и редкие зарницы в бухте где-то вдалеке, отражавшиеся в сумраке. Мы молчали, я лишь чувствовал, как он дышит мне в затылок, то была новая, приятная нежность, в тысячу раз увеличенная звуками войны, доносившимися до нас. Не надо было ничего говорить, любое сказанное слово все уничтожило бы. Он запустил руку в мои мокрые волосы, перед нами пылали горы, я почувствовал, как песок ускользает у меня из-под напряженных ног. Потом, словно ничего не произошло, он надолго окунул мою голову в воду, и я чуть не задохнулся от восторга; мы снова начали возиться, почти обессилев, потом вылезли и растянулись на плоском камне, в темноте, невидимые в тени скал. Долгая тишина последовала за взрывами: бомбардировка прекратилась, все исчезло: и звезды, и месяц, и не осталось больше ничего.
Она — там, теперь в нескольких шагах от меня, и опять, как на балконе, я так же прислушиваюсь к ее дыханию, как тогда через жалюзи. Море неотступно набегает, я думаю о
