Ночи северного мая - Галия Сергеевна Мавлютова
– Не «здрас-сте», а «здравия желаю, товарищ капитан»! – взревел товарищ Басов и вырос из карлика в исполина. Казалось, он реет под потолком, настолько оглушительно звучал его голос.
– Здравия желаю, товарищ капитан! – воскликнул Сергей и тоже уменьшился в размерах, превратившись в эмбрион. Но больше всего ему сейчас хотелось стать человеком-невидимкой.
– Ты почему опоздал, гадёныш? Думаешь, никто не заметит, что ты притёрся к органам?
Басов продолжал реять в вышине, а Сергей боялся поднять голову, чтобы не вызвать новую волну гнева.
– Почему – притёрся? Я был вчера на квартире у Коли Гречина. Всё видел. Всё записал. Вот здесь, в рапорте, изложил. И время указал.
Москвин слушал и не верил, он говорил непослушным языком, одеревеневшим не от страха, а от изумления. Никто и никогда с Сергеем так не разговаривал. Теперь разговаривают. Надо привыкнуть. Иначе не выжить. Но без привычки было трудно.
– Как ты разговариваешь со старшим по званию и должности? Ты! Ты! Гадён-н-ныш-ш-ш-ш. – Последнюю букву Басов угрожающе прошипел, выпуская из себя свистящий воздух.
Москвин с тоской наблюдал за сослуживцем. Товарищ Басов в первый раз предъявил истинное лицо – звериный оскал, подгнившие зубы и редкие усы, слипшиеся от накопившейся в углах перекошенного рта пены. Не лицо, а паспорт. Служебное удостоверение сотрудника органов внутренних дел.
– Ты что, думал, я ничего не узнаю?
Сергей поднял брови, но продолжал молчать, надеясь, что Басов всё-таки успокоится.
– А я всё знаю, я не дурак. – Товарищ Басов неожиданно обрёл равновесие. Сел за стол и упёрся ногами в подстолешник, положив руки на кипу исписанной бумаги.
– Всё знаю! А ты не хитри!
Если долго молчать, в горле закипает комок. Он подкатывает к глотке, норовя вылезти наружу. Сергей боялся сглотнуть. Вдруг глотка выдаст непристойный звук. Сейчас каждое лыко в строку. Басов только и ждёт, когда Сергей допустит промах. Любой жест, любое слово способно вызвать у него новый взрыв ничем не оправданной ярости.
– Ишь чего удумал! Хитрить начал, – ворчал Басов, елозя ногами по подстолешнику.
– Результаты наблюдения я изложил в рапорте. – Сергей почувствовал, что ему необходимо прервать молчание. Иначе весь день будет испорчен. Если Басов заведётся, то это надолго.
– Что там у тебя?
Товарищ Басов встал, подошёл к столу Москвина и, выдернув лист бумаги со стола, пробежал глазами по тексту и швырнул рапорт на пол.
– Ни имён, ни фамилий, ни кличек, ни цели сбора сомнительных личностей. Они ворованными вещами промышляют. Наркотой балуются. А у тебя всё чисто. Чем ты там занимался в течение пяти часов? Чем, скажи, пожалуйста?
Басов потоптался по рапорту и растёр его ботинком. Сергей вспыхнул. А ведь товарищ Басов прав! Те четверо студентов остались безымянными. Нет фамилий у Мириам и Наташи. И непонятно, зачем они собрались у Коли Гречина. Что их связывает? Сколько они заплатили Коле за гостеприимство? Москвин прикоснулся пальцем к правой щеке. Неужели придётся подставить левую? На лице выступила обильная испарина. Товарищ Басов кругом прав. Он прав в своём гневе, в ярости, в упрёках и замечаниях. Это реакция на служебный прокол молодого специалиста. Нет результата, нет службы. Даром проведённое время в стаж не засчитывается.
– Скоро приедет Герман Викторович, пойдём к нему, – вполне миролюбиво заключил товарищ Басов. – Пусть он с тобой разбирается. Он тебя на службу брал. И он за тебя отвечает. Двурушничество у нас не приветствуется. А ты, Сергей Москвин, двурушник!
Сергею хотелось крикнуть: «Нет, я не двурушник», – но язык прилип к нёбу. Товарищ Басов тоже замолчал. Так они и сидели в ожидании приезда начальника отдела. Тот был самым главным судьёй в служебных разбирательствах. Герман Викторович умел понять обе стороны. И всегда у него получалось, что все правы, а виноватых нет. Нет такого понятия, как вина конкретного человека, зато есть обстоятельства, которые руководят им. А раз создавшиеся условия диктуют сотруднику поступки и действия, тогда и спрашивать нужно с условий и обстоятельств, а не с человека. Товарищ Басов уткнулся в бумаги, а Сергей Москвин молча привыкал к новому статусу. Впервые его назвали двурушником. Да он такое слово впервые слышит. Лучше бы его Басов обматерил.
* * *
В коридоре послышались торопливые шаги, сначала быстрые и ходкие, затем бегущие, за ними топающие и стучащие. Оживлённое движение дверью означало, что в отдел приехал сам начальник. Вскоре послышались голоса, затем крики. Шум и гвалт приближали полдень. Сергей ждал, когда товарищ Басов выйдет за дверь. Тогда можно будет вдохнуть полной грудью и проглотить, наконец, горький комок, застрявший в горле. Басов тоже ждал, когда утихнет беготня, когда сотрудники отдела усядутся за письменные столы, разъедутся по заданиям и задержаниям.
Вскоре в оружейке заклацали стволы, запахло горелым: видать, кто-то неудачно вооружился. По коридору пробежало ещё одно стадо слонов, и всё стихло. Отдел вошёл в рабочее состояние. Товарищ Басов резко поднялся и вышел из кабинета. Сергей запрокинул голову и проглотил едкий комок. Это была застоявшаяся обида на всё человечество. Всё, что делал Сергей, пролетало мимо ворот. И он не знал, как изменить ситуацию. Что нужно сделать, чтобы понравиться сослуживцам, чтобы Басов не точил клыки, глядя на него? От бессилия заныло в желудке. Сергей любил чёткий распорядок во всём. Раннее пробуждение, личная гигиена, занятия гимнастикой, завтрак, транспорт – всё утро расписано по минутам, чтобы вовремя успеть на службу. В течение дня работа по плану. На каждый день есть свой план. Сергей Москвин составляет планы на день, неделю, месяц, год. Он приучил себя жить по расписанию. Тогда жизнь становится упорядоченной и приобретает смысл. И будущее становится реальностью, а не пустыми мечтами.
А здесь свой устав. Половина отдела является на службу к полудню, начальник чуть позже, объясняя тем, что был в управлении. С двенадцати дня отдел оживает. На приём к начальнику приходят какие-то люди, оперативники с непроницаемыми лицами запираются в кабинетах с подозрительными гражданами. Чуть позже в отдел налетает разодетая в пух и прах и надушенная стайка валютных проституток. Стаю разбивают на части и разводят по кабинетам для серьёзных бесед.
К десяти вечера помещения отдела пустеют. Остаётся один дежурный с телефонным аппаратом на груди. Это не образное
