Русские дети. 48 рассказов о детях - Роман Валерьевич Сенчин
— Господи! Что с вами?
— Меня, кажется, контузило. Молнией, — сказал он.
В следующий момент на них вынесло Котову, кричавшую, что сейчас приедут, она вызвала, спецбригада уже в пути, пусть кто-нибудь выйдет на угол, покажет дорогу.
— Не нужно, — остановил ее Родыгин.
Подошел Владимир Львович. За ним бежали ребята, впереди всех — Филимонов. Рот его был открыт в беззвучном вопле. Когда он добежал, Векшина отпихнула его локтем. Она ни с кем не хотела делить Надежду Степановну.
— Ой, Надежда Степановна! — вдохновенно кляузничала соседка Векшиной. — Он нам такое говорил, вы не поверите! Рассказывал, как детям ноги отрезают, и что всех будут сажать в тюрьму. Вместе с женами.
— Подожди, подожди. Кого будут сажать?
— Всех, которые это… Ну, как папа у Векшиной. И гонять пешком по тридцать километров.
— Тоже с женами?
— Нет, с милиционерами на мотоциклах.
— Так в Турции наказывают пьяных водителей, — поспешил объясниться Родыгин. — А с женами, это в Сингапуре.
— Он еще страшнее говорил, да! — звенел в проясневшем воздухе хитрый детский голосок. — Что за границей им сразу голову отрубают.
— Вжик, вжик, — подтвердил кто-то из ребят, — и уноси готовенького.
— Филимонова! — уточнил другой.
— Потому что у него плохой глазомер, — дополнил третий. — Такие долго не живут.
— Поэтому, — с женской проницательностью подвела итог не по годам взрослая Вера, — его и тошнило.
— Понятно, — кивнула Надежда Степановна и вопросительно взглянула на Родыгина.
Тот молчал.
— А что у вас в кульках? — спросил Филимонов.
Лишь теперь Надежда Степановна вспомнила про черемуху. Ягоды еле держались в раскисшей газете.
— Это черемуха, — сказала она. — Ешьте, ребята!
Когда все столпились вокруг нее, послышался высокий прерывистый сигнал “Скорой помощи”, белый “уазик” на полном ходу вылетел из-за угла, прошел под красным светом, притормозил, преодолел бровку тротуара и, переваливаясь, выехал на газон. Из задних дверей выпрыгнули двое мужчин, из кабины — женщина. Котова указала пальцем на Родыгина:
— Вот он!
— Все нормально, — сказал Родыгин, коротко доложив, как было дело.
Один из врачей присел, провел ладонью по пепелищу, долго рассматривал свои почерневшие пальцы, затем ополоснул их в луже, похлопал Родыгина по плечу и залез обратно в машину. Спецбригада уехала, Котова ушла, Родыгин издали смотрел, как Надежда Степановна из рук кормит черемухой свою галдящую стаю. Филимонов хватал горстями, Векшина клевала по ягодке. Владимир Львович, до этого стоявший в стороне, присоединился к их пиршеству.
— Помните того крокодила в музее? — спросил он у Надежды Степановны.
— Помню, — приятно удивилась она тому, что в один день на них нахлынули одни и те же воспоминания.
— По-моему, — негромко сказал Владимир Львович, указывая глазами на Родыгина, — очень похож.
— Чем?
— Тоже экспонат, — ответил он тем же интимным полушепотом. — Но ничего, скоро их власть кончится. Помяните мое слово.
Надежда Степановна промолчала, а Родыгин не услышал. В это время к нему сунулся мальчик, все знающий про хлебное дерево.
— Вы обещали после урока ответить на мой вопрос, — напомнил он.
— Отстань, — сказал Родыгин.
Болела голова, ныла ушибленная лопатка, ступни почему-то покалывало, словно сквозь микропоровые подметки с подковками в них стреляло растворенное в почве небесное электричество. В то же время он не мог отделаться от чувства, что никакой молнии не было, а это пепельно-черное пятно под ногами выжжено жаром его души, непонятой, оболганной, запертой в старом зябнущем теле.
— Идите к нам, — позвала Надежда Степановна.
Родыгин подошел, взял из протянутого кулька несколько ягод. Забытый терпкий вкус растекся по нёбу, слезами встал в горле.
— Вы нам все очень интересно рассказывали, — сказал веселый мальчик, большую часть беседы просидевший под столом, и с пулеметным звуком выплюнул косточки.
Они ели черемуху, пока всю не съели. Губы, зубы и языки у них стали черные. Потом все пошли в буфет пить горячий чай.
1987 г.
Сергей Шаргунов
Тебе, сынок…
Я рисую Ваню словами. Из слов создаю его портрет.
Какой он, Ванечка?
Он радостный. Он бежит, ручки раскинув, ко мне в объятия. Он напевает стишки собственного сочинения и хохочет. Он интересуется словами и в свои четыре мне, тридцатилетнему, подсказывает, как что называется. Например, если вдруг я забуду породу рыбы на картинке, сразу объяснит, где лещ, а где омуль.
Он придумал свои боевые кличи, которые вопит, когда бесится: «Тарин-татарин! Тарин-тарин-тарин! Диндля! Бомб ля! Тутсик!» Но от беснования – от воплей, беготни, возни с тряпками (он обожает кутать себя с головой во множество одежд) – Ваню можно отвлечь, задушевно произнеся: «А помнишь…»
– Что? Что помню? Папа, говори!
У него – пламенный интерес к себе, ко всему, чему был свидетелем. Он исполняется гордости вместе со мной, вспоминая что-либо, любую вроде бессмысленную деталь.
– А помнишь, сынок, мы видели, как помоечная машина грузит контейнер?
– Да. А какого она была цвета? Оранжевого? – Он блестит глазами. – А, пап?
– Да, оранжевого.
– А что дальше было? Там ещё тётя шла с собакой в наморднике, да?
– Да, сынок.
Склонный к бесчинствам, Ваня любит других поучать. «Выключите, пожалуйста, сигарету!» – подошёл он на улице к незнакомцу. «От тебя пахнет мускулом!» – недовольно сказал после того, как я отжался от пола.
В детский сад по настоянию своей мамы Ванюша пошёл с двух лет, он сначала противился, с вечера плаксиво вопрошал: «Когда я проснусь, мы не пойдём в детский сад?» – не ел и не спал там. Но привык. Стал лучшим помощником воспитательницы в деле расстановки столов и стульев. Как-то уже трёхлетнего я отвёл его в садик в утренних потёмках, и в раздевалке, когда я чмокнул щёчку, он бросил мне стеснительно: «Ну всё, пока» – и побежал не оглядываясь в большую комнату к детям. И я вдруг ясно ощутил: он хочет быть сам по себе, стесняется сопровождения.
Ваня умеет защитить себя. Он никому не даёт себя в обиду: если не помогают кулачки, пускает в ход зубки. В том саду малыши сами одолели дурную воспитательницу. Она открывала окна в зимнюю вьюгу, когда они спали. Дети болели постоянно. И тогда один мальчик, разбуженный колючим ветром, вскочил, растолкал остальных детей, и визжащим босым отрядом они высыпали в коридор. Они бежали и орали, зная откуда-то, что право на это имеют.
