Боль - Цруя Шалев
Разыскивал ли он ее, пытался ли когда-нибудь найти? Сегодня найти человека так легко! Двадцать или тридцать лет назад это было сложнее, но, конечно, если бы он по-настоящему хотел, то нашел бы. Скорее всего, он встретил другую женщину, которая ничем не напоминала ему о том несчастном юнце, и в конечном итоге вернулся с ней вместе в мир больных, но уже не беспомощным сиротой, но тем, кто был способен помочь, и тем самым, наверное, закрыл свой гештальт.
Ну, а она? Был ли и у нее шанс извлечь хоть какой-то позитив из страданий, превратить слабость в силу, несчастье в успех? Дала ли она сама себе такой шанс? В принципе да, даже мать ее поначалу расхваливала (естественно, в наименее подходящих для этого ситуациях):
– Я уже думала, этот паршивец окончательно разрушил твою жизнь. Я вообще не представляла себе, что у тебя будет семья, будет карьера. Ты хоть имеешь представление, что из него вышло? – спрашивала она, совершенно игнорируя ее нескрываемое нежелание беседовать на эту тему, и Ирис холодно отвечала:
– Не знаю и не хочу знать. У меня с того времени никого не осталось.
– Да как же? – не унималась мать. – У тебя были такие хорошие подруги. Дина, например. Что с ней?
– Я понятия не имею, мама. Почему это тебе так важно?
Конечно, она понимала почему. Те годы были важны для матери, потому что она тогда участвовала в жизни дочери и оттого помнила лучше Ирис всех ее подруг, гостивших с ночевкой, их родителей, школьных учителей. Она любила напоминать дочери о знаменательных, на ее взгляд, событиях – большей частью глупых, вызывающих неловкость эпизодах – и с воодушевлением рассказывала о случайных встречах, вытаскивая из сумки мятую записку с переданным для нее номером телефона.
– Наама будет очень рада, если ты позвонишь, я ей тоже дала твой номер, – с упоением сообщала мать, хотя Ирис столько раз просила ее не передавать ей голоса из прошлого. Она невольно поймала себя на том, что радуется несчастью матери, чей мозг стремительно распадался и уже не мог подстраивать для нее такие ловушки. Но в то же время хотелось сказать ей, пусть даже она уже не поймет: «Я видела его, мама, увидела, что из него вышло». И когда Микки выключил двигатель на парковке у дома, она сказала:
– Знаешь что, раз уж я в машине, надо бы мне заскочить к маме, я не была у нее две недели.
– Ты уверена, что сможешь вести машину? – удивился он, как будто она воскресла из мертвых, и тут же предложил: – Я поеду с тобой.
Он снова завел мотор. Но Микки там будет совершенно лишним – ведь ей нужно посекретничать со своей матерью, снова стать девочкой, у которой есть тайна, и она готова раскрыть ее только маме, даже если она больше не способна понять, что ей говорят.
– Нет, я справлюсь, – ответила она, вылезая из машины и обходя ее, медленно, шаг за шагом, опираясь руками на горячую жесть, пока не оказалась перед его дверцей.
Он вышел, как всегда ворча:
– Нет, мне тебя никогда не понять! – И с облегчением добавил: – Вроде ты уже приходишь в себя, хорошо, что мы не заплатили сумасшедшую сумму за специалиста!
Но вот что она сделала через минуту-другую после того, как он скрылся в лифте: набрала номер больницы и попыталась записаться на прием к заведующему отделением – платный, жутко дорогой, на начало следующего месяца, к доктору Эйтану Розену.
– Доктор Розен больше не принимает новых пациентов, – металлическим голосом сообщила регистраторша, и Ирис услышала собственные слова:
– На самом деле я не новая пациентка, я его первая пациентка, то есть, в сущности, вторая, после его матери.
Регистраторша, проигнорировав интимную информацию, спросила:
– Номер вашего удостоверения личности? Вы у него не записаны.
Но Ирис настаивала:
– Он осмотрел меня час назад, просто информация еще не занесена в ваш компьютер.
Но, убедив, наконец, регистраторшу, Ирис уже сама стала сомневаться. Нет, она не вернется туда в начале следующего месяца, она никогда туда не вернется. Она больше не влюбленная девочка, она занятая женщина с насыщенной, даже слишком насыщенной жизнью. Телефон ломится от сообщений, почтовый ящик – от имейлов, которые она не успевает даже прочесть, сотни людей ждут ее выздоровления, сотни проблем – ее решений. Сегодня вечером она примет мощные обезболивающие, которые ей прописали, и снова начнет вести привычную жизнь, не оглядываясь назад. Огонь давно погас, даже если детектор дыма все еще продолжает звенеть.
В очередной раз она удивилась, когда дверь дома ее матери открыл мужчина – дверь того самого дома, куда нога чужого мужчины не ступала со дня смерти ее отца в войне Судного дня, дома женщины, которая после гибели мужа отвергла любые попытки найти ему замену, и вовсе не из-за ее любви к нему или глубокой преданности его памяти, но из какой-то экзистенциальной ярости и глубокого презрения ко всему тому, что может предложить эта жизнь. И вот в конце своих дней она вынуждена иметь дело с мужчиной, на которого она бы и не посмотрела – приземистым и вечно улыбающимся, с отвислым животом и черными усиками над мясистыми губами, немилосердно коверкавшими что английский, что иврит. Как только это терпела мать, которая всегда следила за чистотой и точностью речи и не
