Люба, Яночка… и другие - Анатолий Григорьевич Петровецкий
Она заплакала. Не хватало воздуха. Вдруг вспомнился момент, которому тогда не придала особого значения, подумала, что ей послышалось. Когда Олег впервые привел Любу к себе домой и вышел на кухню приготовить кофе, она услышала еле уловимый разговор в другой комнате между его мамой и бабушкой: «А наша жидовочка красивая. Только не пара она нашему Олежке,– шептала бабушка. – Люди засмеют». Что ответила мать Олега, Люба не слышала. Она так волновалась, что подумала: «Да нет, не может быть. Мне просто показалось». Теперь она понимала, откуда растут корни заявления Олега.
И еще она вспомнила разговор с Олегом по поводу двух религий: христианства и иудаизма. Олег считал себя верующим человеком. Носил золотой крестик, подаренный при рождении бабушкой. Он иногда выборочно читал Библию и зачитывал целые абзацы Любе. Олег доказывал ей, что только христианство является истинной верой, а иудаизм – это «извращение человеческой низости».
– Евреи душили христиан с начала появления христианства, – с видом знатока говорил он. – Им нет за это прощения.
– А кем был Иисус Христос? – задавала вопрос Люба и хитро улыбнулась.
– Что значит кем? – искренне не понимал Олег.
– Он ведь тоже был евреем. И первые тысячи христиан были евреями, – улыбаясь, говорила она.
– Это вымысел. Ваши еврейские штучки. Он не мог быть евреем, – утверждал Олег.
Люба его не переубеждала. Эта затея казалась ей абсолютно бесполезной. Так сказала Олегу бабушка. Он ей безоговорочно верил и не желал слушать «глупости» молодой жены.
Иногда Олег заводил разговор о том, чтобы Люба приняла христианство. Тогда они смогут венчаться в церкви, как нормальные люди. Так хотела вся его семья. Но Люба даже слушать не желала. Не говорила и родителям о подобных разговорах. Прекрасно знала, какой была бы их реакция.
Её категоричные отказы раздражали Олега все больше и больше. Но он не оставлял надежду переубедить ее во благо общего счастливого будущего.
Люба ругала себя за то, что предложила Олегу участвовать в спектакле. Знала, – откажет. Но что он «хлестнет» ее так, не ожидала. Воздух перестал быть воздухом. Горячая масса ударила в лицо, застряла в горле. Стала душить, не давая вздохнуть. Мысли сгорали как мотыльки над огнем одна за другой. Плавились, заполняя голову стошиповой болью.
Она почувствовала эту боль во всем теле. Её трясло. Голова кружилась. Но сверлящая боль в животе испугала по-настоящему. Позвонила матери. Через десять минут они уже вызвали скорую помощь. А еще через час Любу забрали в больницу…
Её положили на сохранение. Если бы сразу не вызвали скорую помощь, был бы выкидыш.
Олег пришел только утром. Он был растерян, не понимая, что произошло. Она же не хотела его видеть. Олег смотрел на жену, то поднимая, то опуская глаза. Наконец выдавил: «Лучше бы у тебя был выкидыш».
Люба бросила молнию-взгляд на мужа и поняла, что все кончено с этим жалким человеком. Резко отвернулась и ушла в палату.
Заплакала только на кровати. Хорошо, что вокруг никого не было. Женщины отправились на обед.
В больнице Люба пробыла две недели. Ее лечил друг отца Яков Михайлович Берман, замечательный человек и лучший специалист в городе. Он был невероятно разговорчив и всегда шутил. Приходил в палату к Любе по несколько раз в день, осматривал ее, давал указания медсестрам, а затем присаживался к ней на кровать и расспрашивал о том, что делается в еврейской общине:
– Скажите, Любаша, в общине действительно интересно?
– Думаю, что каждый находит там то, что ищет. А почему Вы не приходите?
– Понимаешь, деточка, я так долго старался быть «русским», что сейчас стать мне, еврею, «евреем» не так просто.
Он мотнул головой, обвитой седыми густыми волосами и такой же бородой, напоминающими знакомый портрет Карла Маркса.
– А хочется? – хитро спросила Люба.
– Приходит время, когда каждый из нас возвращается к истокам. Это выше наших желаний, – ответил Яков Михайлович, подняв указательный палец восклицательным знаком, и вышел из палаты.
Родители приходили к ней утром и вечером. Подолгу сидели. Отец приносил новые книги, а мать готовила каждый день что-нибудь вкусненькое. Она смотрела на Любу и украдкой вытирала слезы. Понимала, к чему привела слепая любовь к дочери. Проклинала себя, но ничего изменить не могла.
Один раз приходила мать Олега, принесла несколько яблок, посидела минут пятнадцать, извинилась и ушла. Олег приходил дважды, но Люба к нему не выходила. Он написал записку: «Мне не в чем себя винить. Я ухожу к родителям. Живи, как знаешь, если не хочешь меня видеть. Прощай». И приписал маленькими буквами: « Если одумаешься, позвони».
Она не позвонила. И не одумалась. Вернувшись домой, собрала вещи и перенесла к родителям. На этом ее замужество закончилось, и начались месяцы ожидания появления новой жизни.
Занималась в университете, много гуляла с отцом и матерью на свежем воздухе, читала новые для себя книги по уходу за новорожденными.
При общине открылся благотворительный фонд. Он помогал бедным старикам и старушкам, больным людям. Молодежь попросили оказать посильную помощь. Люба сразу согласилась. Ей нравилось ухаживать за пожилыми людьми. Она ощущала в себе новые оттенки чувств, которые все больше и больше сглаживали острые выступы ее характера, делая молодую женщину покладистой и доброй. Люба понимала, что этим людям, прежде всего, нужна доброта, искренность и терпение окружающего мира. В нем они оказались незащищенными и отчасти раздавленными возрастом, недугами и безразличием государства к их судьбам. Защитить их она не могла, но отдать частичку своего тепла старалась при каждой встрече.
Отец водил Любу на берег Днепра каждый вечер. Набережная всегда была многолюдной, на каждом шагу встречались знакомые, что делало прогулки еще интереснее и насыщенней.
– Здравствуйте, Лазарь Семенович! Как поживает Рита Марковна? Передавайте ей привет.
– Лазарь, зайди ко мне завтра в 9 утра. Есть дело.
– Лазарь Семенович, у Вас такая красивая дочь. Ах, какая коса-краса! Вы случайно не знаете, заплатят нам зарплату в этом месяце или нет?
– Лазарь, друг мой, какого черта ты сидишь в этой Богом проклятой
