Жизнь номер один - Олег Липовецкий
Ну а теперь – главное. Пик моей воровской карьеры пришелся на зимние каникулы. Папа, а папа у меня врач, после покупки нашей первой машины, а она появилась в семье раньше меня (как вы помните, это был снежно-белый «Москвич-412»), копил на «Жигули». И, наконец, время пришло. Точнее, очередь подошла. Накопить было мало, надо было ждать, пока тольяттинский завод сделает именно твою машину. И вот этот момент пришел. Папа снял со сберкнижки огромную по тем временам сумму – восемь тысяч двести рублей и, разделив на восемь стопочек, положил в шкаф, который закрыл на ключ. Это было вечером. Я не видел, что папа положил в шкаф, но я видел, что шкаф был заперт на ключ, чего обычно не делалось. Любопытство мое было раскалено до предела, когда я увидел, что папа положил ключ в карман пиджака, в котором и ушел утром на работу. Благо папина работа была рядом, а я был мальчиком с хорошей фантазией. Вернувшись из школы, я позвонил папе на работу и сказал, что хочу прийти к нему порисовать. Я делал так часто, когда мне было скучно дома одному. В больнице меня все знали, к тому же папа был заведующим отделением, и кто же ему запретит. Через десять минут я был у него, а через полчаса, выждав, когда папа выйдет в белом халате из кабинета, я добрался до папиного пиджака, висевшего на стуле, а следовательно, и до ключа. Посидев еще минут пятнадцать для конспирации, я сказал папе, что уже пойду домой. Времени было немного. В любой момент из школы мог вернуться старший брат. Бегом вернувшись домой, я ринулся к шкафу, открыл заветную дверцу и… остановился, как громом пораженный. Такого количества денег я не видел никогда. Восемь толстеньких стопок новеньких, пахнущих наклейками купюр (вы, кстати, обращали внимание, что новые деньги пахнут переводными картинками?) лежали на верхней полке, перетянутые черными медицинскими резинками. Справедливо рассудив, что если из каждой стопки взять по чуть-чуть, то будет совсем незаметно, я быстро изъял неведомую мне сумму из семейных сбережений. Оставить такое богатство без присмотра я не мог, а ключ надо было вернуть. Оставалось одно – взять с собой. Но куда спрятать такую добычу? Где самое надежное место? Правильно! Запихав купюры в колготки, я закрыл шкаф, оделся и вновь отправился к папе на работу.
Папа сидел за столом и заполнял историю чьей-то болезни. Войдя в кабинет, я сообщил папе, что тоже хочу быть врачом, что мне опять скучно одному дома, что я его люблю и можно посижу у него в кабинете и еще порисую. Отказать ребенку после таких слов, как вы понимаете, практически невозможно. Я остался рисовать в кабинете папы. Вернуть ключ в карман было уже просто делом техники. Я рисовал до самого окончания рабочего дня и вернулся домой вместе с папой. После ужина папа и мама собрали папу в путь за новым автомобилем, а потом папа решил еще раз пересчитать все нажитое непосильным трудом. И тут он с ужасом обнаружил, что не хватает почти двух тысяч. Папа мой человек умный, поэтому не стал кричать, а тихонько вышел с мамой на кухню. Потом они позвали брата Шуру. Я надел латы и опустил забрало, приготовившись к страшному штурму, но все оказалось совсем не так, как я ожидал. Минут через пять в комнату вошел брат и тихонько сел рядом. Далее я просто перескажу наш короткий диалог.
Шура: Олег, ты деньги взял?
Я: Какие деньги?
Шура: Ну, ты же знаешь…
Я: Ничего я не брал.
Шура: Я же твой брат! Ты что, со мной не поделишься?
Я (послепаузы): …поделюсь.
Шура: Значит, ты взял?
Я: Ага.
Шура: А где спрятал?
Я: Не скажу.
Шура: Мне?! Брату родному не скажешь?! Эх ты…
Я: Ладно, скажу. В колготках.
Шура: В каких?
Я: Вот в этих.
И над квартирой взвился Шурин крик: «Па-а-апа, они у него в колготках-ках!!!»
Затем была очень короткая погоня. Так как путь к туалету мне был отрезан изначально, я рванул в другую сторону. Другая сторона кончалась в родительской спальне. Под кроватью. Оттуда меня и выволок папа за одетые в золотые колготки конечности. Из колготок меня буквально вытряхнули. А вместе со мной вытряхнулись и новенькие, но уже изрядно помятые советские дензнаки. Наказание было страшным: мне объявили бойкот. Все. Даже бабушка Рива. Я рыдал, просил прощения, клялся, что больше не буду, отдал стыренную несколько дней назад мелочь – ничего не помогло. Семья была непреклонна. Лежа в постели и глотая слезы отвергнутого раскаяния, я решил отомстить брату за его вероломство. И вот когда квартира погрузилась в сон и двигался только снег, пролетающий мимо уличного фонаря, стоявшего прямо напротив окна детской, я знаете что сделал? Не понимаю, как в голову семилетнего ребенка могла прийти эта мысль, но именно это я и сделал. Я взял свой школьный пластилин и выложил его из коробки на батарею. Весь. Когда пластилин нагрелся и стал мягким и липким, как жвачка, я взял эту разноцветную массу и… приклеил шевелюру спящего старшего брата к деревянной спинке кровати. А потом лег спать с чувством выполненного долга и полного морального удовлетворения. Проснулся я под утро от истошного Шуриного крика. Братик захотел в туалет, но не смог встать с кровати. А вы бы не заорали на его месте? Пластилин за ночь застыл и намертво влип в черные шелковые кудри моего брата, прочно соединив их со спинкой кровати. Брата выбрили наголо, сначала, конечно, отрезав ножницами от спинки. Мне продлили бойкот, запретили гулять, ходить в гости, в кино и смотреть