Московский бунт - Сергей Ермолов
Омоновцы преследуют демонстрантов, пинают, вырывают транспаранты. Заняв трибуну, они поджигают оставленный митингующими плакат «Президента в отставку».
Волны омоновцев идут с правого края площади – оттуда появляется отряд конной полиции. Толпа бежит навстречу, полицейские разворачиваются. Демонстранты бегут за ними, пытаясь стащить с лошадей. Кому-то это удается. Кто-то выезжает на площадь, размахивая российским флагом.
Я дрожу. Я стараюсь ни о чем не думать, сохранять спокойствие.
А толпа кричит:
– Давай! Давай!
«Давай, – думаю я, – все только начинается».
И оказываюсь прав. Что-то назревает.
Я здесь среди своего народа. Крики: «Это наш город!».
Свалка. Смех. Крики. Задние наседают, оглушительно матерятся. Толпа давит и давит.
У одного из полицейских, кажется, начинается истерика. Он кричит направо и налево: «Проходим, проходим!» Но это не дает результатов, потому что людей слишком много.
–Россия для русских! – несется над центром. Где-то вдалеке загорается оранжевое пламя.
–Машину подожгли, – слышится справа.
Кажется, только я стою неподвижно. Толпа, окружающая меня, колышется. Блокирующих движение людей становилось все больше, человек семьсот собирается на проезжей части. Люди, которые втянуты в шествие не по свое воле, пытаются вырваться, чтобы уйти в сторону. Там их блокируют полицейские с собаками, прибавляя численности стихийному собранию.
–Россия для русских! Для русских, вашу мать! – кричит кто-то.
У многих на головах темные капюшоны, у некоторых лица закрыты тонкими шарфами до уровня глаз.
Не нравится мне все это. Очень не нравится. Или это страх?
Другие очевидцы, находившиеся поблизости, с топаньем и улюлюканьем собираются вокруг. От страха волосы шевелятся у меня на голове, словно дует ветерок. Напряжение слишком высоко. Тем хуже. Не расслабляться. Иногда мне кажется, что весь мир – сплошная ярость, несправедливость, насилие, стремление к смерти.
Все правильно. За одним исключением: этого не может быть.
Толпа движется настолько резко и быстро, что я вздрогнув, только через несколько секунд следую за ними. Мне все больше кажется, что приходить на площадь было плохой идеей, люди с белыми ленточками настроены серьезно.
–Понаехали тут, – доносится до слуха чье-то недовольство, но агрессия больше не возрастает.
–Мы славяне! Мы славяне! МЫ СЛАВЯНЕ! – разносится над площадью, кто-то решает, что пора начинать скандирование.
–Москва! Русский город! – раздается им в ответ с другой стороны, вызвав бурные эмоции. Рядом со мной, закрыв лица платочками в розовую клеточку, кричат маленькие девочки.
–Не уйдем! Это наш город! – кричит толпа.
–Прорвемся, если что? – спрашивает один у стоящего рядом товарища.
–А то! – отвечает другой, показывая в кармане файер и зажигалку. Я нервно усмехаюсь.
Площадь быстро покрывается дымом.
–Граждане митингующие! – взывает полицейский. – Акция несанкционированна
Многие прячут лица за шарфами и масками.
–Даешь шествие! – доносится со всех сторон. – На Лубянку! На Манеж!
Я всё ещё могу передумать. Я не хочу, чтобы именно так всё получилось. Это странно и даже смешно – я вижу камеры, объективы. Они снимают меня, чтобы потом показать.
Я слышу, как кто-то кричит:
– Уберите фотоаппараты! Разбейте фотоаппараты!
Я оглядываюсь по сторонам и вижу женщину, торопливо уводящую нескольких детей подальше. Она тоже оглядывается, переводит взгляд с полицейских на нас. Младший плачет, пытаясь задержать ее. Женщина подхватывает его на руки и, не обращая внимания на его громкий рев, скрывается в толпе.
Тогда мне казалось, что эти подробности очень важны. Я не хочу вмешаться. Не могу оставаться. Мне нужно уйти. Что-то не так.
Сначала какое‑то странное ощущение. Как будто мурашки бегут по спине. Легкое покалывание у основания шеи. С точки зрения логики происходящее имело смысл. Все ясно как день, это начало конца.
– Влипли по полной программе, – бормочет кто-то.
– Идем, – говорит женщина рядом. – Нечего тут торчать.
– Никто не обязан делать только то, что умеет.
– Да, я думаю, для этого есть подходящее название.
– Какое же?
– Терроризм.
Как эта мысль не пришла мне в голову раньше? Об этом стоит подумать. Что‑то замышляется вокруг меня, и мне это совсем не нравится.
Я хмурюсь и верчу головой, пытаясь расслабить мышцы шеи. Я буквально окаменел.
А потом стало еще хуже. Никому до нас нет дела. Все бы хорошо, однако в голову упрямо лезут нехорошие мысли: «С такими, как я, ничего хорошего не случается. Просто не случается».
У меня щиплет в глазах. Я ничего не могу с собой поделать и потому злюсь. На самого себя.
Злость копилась слишком долго, и, пожалуй, пришла пора немного спустить пар. «Нет, – говорю я себе. – Не сейчас. Еще рано».
«В другой раз, – думаю. – Уже скоро». Короткое мгновение, когда вдруг становится ясно, что в моем мире произошли перемены.
Я медленно поворачиваюсь, как будто ничего особенного не случилось. Неужели так оно и есть?
Стоят полицейские. Один из них кричит в рупор:
– Акция – незаконна. Проходите справа или слева, не задерживаясь.
Бросаются по трое-четверо на протестующих, вырывают, тащат, не разбирая, головой по асфальту. Людей тащат в автобусы. Толпа скандирует "Позор!" Рядом со мной задерживают человека только за то, что он крикнул "позор". Кто-то брызжет газом. Трудно дышать, разглядеть ничего невозможно. Крики: "Фашисты". ОМОН вклинивается в толпу и забирает людей. Одну девушку волокут по земле за волосы.
Толпа расступается вокруг лежащего без сознания человека. „Убили! Убили!“ – раздаются гневные голоса. Машина „скорой помощи“ оказывается на месте уже через три минуты.
Дед мирно стоит, когда к нему подходят полицейские, срывают с него несколько медалей и ведут в автозак. Ветеран упирается и идти не хочет. Но ОМОН оказывается сильнее.
Надо быть осторожнее. Но я скандирую:
– Нам нужна другая Россия! Свободу политзаключенным!
Двое полицейских заламывают мне руки. Кто-то из митингующих пытается меня выхватить, а я падаю на землю. Омоновцы не хотят меня отпускать, и я расцарапал руку об асфальт, пока меня тащат на протяжении нескольких метров. В этот момент меня бьют по голове с криком «Вот тебе!» Потом тянут еще несколько метров по асфальту, я хочу сказать, что сам пойду в автобус. Меня ставят на ноги и заламывают руки. Идти сложно, голова кружится.
– Мужики, я же не сопротивляюсь! – говорю я к ОМОНовцам. – Зачем руки так заламываете?
Ответ – тычок дубинкой под ребра и нецензурная брань со словами:
– Тебе место в обезьяннике.
Я пытаюсь добиться от них, на каком основании меня задерживают. Один из них смеется: за сопротивление сотрудникам правоохранительных органов.
Одна пара рук меня обыскивает, другая заламывает мне руки под углом, на который они не рассчитаны.
Я распрямляюсь, откидываюсь назад, упираясь пятками, вскидываю руки. Внутри все трясется, в левой части головы разливается онемение.
Взгляд бегает по сторонам, я пытаюсь оценить ситуацию.
– Сука, – раздраженно говорит кто-то у самого уха.
– Ну, давай. Давай, скотина, – кричит лицо из-под козырька шлема.
В их глазах жестокость и еще непонятное ожидание, как будто они с нетерпением предвкушают предсказуемый ответ.
Следует секундная пауза, а затем мир наполняется шумом.
Первый удар в скулу, но не больно. Второй в лоб, а
