Сергей Юрьенен - Фашист пролетел
Норд-ост пытается высадить окно, а перед Александром возникает заметенный снегом город, где не любит его никто, за исключением прыщавого комсорга женского пола, которая даже записалась в его секцию легкой атлетики.
Но даже она, похоже, изменила.
Взглянув на генерала, который раздумчиво держит в одной руке крышку, в другой бутылку, он начинает перечитывать:
"Здравствуй, Александр!
Во-первых, как ты себя чувствуешь? Все наши девочки передают тебе привет. Нам очень понравились твои стихи, рассказы и статьи в журнале "Знамя юности" (первый номер уже стоит в библиотеке на стенде). Мы печатаем почти уже не глядя на клавиатуру. Лично у меня скорость 145 зн/мин. Ты, конечно, быстро восстановишь свою. Преподавательница все время вспоминает твои изящные пальцы. Как там, в Крыму, зимой? Здесь всю дорогу сильные метели. Кажется, тебя впечатляли эти кривляки из выпускного класса? Так вот: со своим папашей, которого назначили в заоблачные сферы, сестрицы улетели по адресу Москва, Кремль.
А у нас новичок. По имени Адам.
Директор посадил его за твою парту, так что остановлюсь на нем подробнее. Ходят слухи, что его исключили из школы "для особо одаренных". Особых талантов, правда, пока не проявляет, ни с кем не общается, во время уроков читает под партой и взрывается дурным каким-то хохотом. Девчонки думали: "Декамерон" или что-нибудь в том же духе, но оказалось, представляешь? Ржет он с Достоевского! Этого автора я даже программного "Преступления и наказания" дочитать не могу, такая скука. Наши ребята собираются с ним "поговорить по душам". Не знаю, как это им удастся. Физически развит он неплохо, к тому же постоянно носит под пиджаком гантелю. Девчонки находят, что он похож на Рода Стайгера (особенно глаза). Вообще тип довольно-таки загадочный. Одевается, как взрослый. В костюме, как и ты, но только в темном. Рубашка всю дорогу черная. А главное, шляпа! Представляешь? Зимой-то? Морозоустойчивый товарищ.
Кстати, фамилия Адама ему совсем не подходит: "Бодуля".
А так особенных событий нет. Скорее поправляйся. Коллектив тебя ждет.
С комсомольским приветом Екатерина Боёк".
* * *
- Пошел, летун!
Влив и выдохнув, генерал подбирает вилку репродуктора, отключенного Александром, который пытается углубиться в последний том "Истории мировой философии".
- Чего это я пою, пусть радио поет. Для того, едрит, Попов его и создал... О! "ЛЭП-500"! Обожаю!
Седина в проводах от инея,
ЛЭП-500 - не простая линия,
и ведет мы ее с ребятами
по таежным дебрям глухим...
- Мороз там градусов пезьдесят. Не был еще в тайге? Ничего, все у тебя впереди...
Нет невест у ребят отчаянных,
только в песнях порой встречаемых.
Проводов голубыми пальцами
мы, девчата, тянемся к вам...
- Товарищ генерал...
- Чего?
Повернув выключатель в комнате,
вы о нашем зимовье вспомните...
- Не могли бы вы через наушники? Товарищ генерал?
Генерал убирает звук.
- Понимаешь, Александр Батькович? Вот ты говоришь, мне - говоришь! Генералу! Через наушники, мол, слушай! Читать херню заумную мне не мешай! А у генерала этого - трагедия. Дочь моя, Светка... Единственная дочь, вот этими руками нянчил... А-а! Что там говорить! За негра замуж вышла.
4
Новичок укладывает на сиденье шляпу. Взрослую. С черной лентой. Ворс в капельках растаявшего снега.
Под пиджаком не гантеля - половинка чугунного эспандера для рук. Засунутая под брючный ремень. Из портфеля этот Адам выкладывает на колени тюремно-серый том и, взявшись за голову, опускает глаза. Посреди урока анатомии начинает давиться от смеха и слез, повторяя вслух для собственного удовольствия:
Гражданин кантона Ури висел тут же за дверцей.
Парта - первая в среднем ряду. Никто не хотел садиться, потому что вплотную стол учителя. Но лицом к лицу - лица не увидать. Внимание учителя направлено не на них, а на класс, который у них за спинами. Поэтому по ходу учебного процесса Александр тоже позволяет себе отвлекаться в записную книжку. Строчки заносит. Рифмы.
Новичок на творческую деятельность внимания не обращает. Но после уроков задает вопрос:
- Стихи, небось?
- Угу.
Застегивая портфель, новичок неопределенно молчит. Потом впечатляет декламацией:
Было время, когда из предместья
Я мечтал по-мальчишески в дым,
Что я буду богат и известен
И что всеми я буду любим...
- Т-ты тоже?
- Ни за что!
Александр разочарован.
- Хватит того, что предок у меня письменник.
Вот в чем, возможно, разгадка претенциозного имени: в тайной полонофилии родителя...
- Твой отец - писатель?
- Не Есенин, конечно. Так... По молодости, правда, Сталинскую отхватил.
- Фимиамы курил?
- Не так, чтоб очень. Премия третьей степени. Сейчас-то Сталина вовсю несет. Но, к сожалению, не в книгах, а когда нажрется...
В понедельник сын писателя является опухшим и обдает доверительным перегаром:
- Мамаша пизды дала.
Понятия столь далековаты, что вызывают короткое замыкание. После звонка и на фоне нарастающего ожидания коварного учителя Александр слушает соседа:
- Бутылку выжрали, пошли слоняться. В центре пусто. Чувихи по домам сидят. А старшой у нас боксер из общества "Динамо". На мастера идет. И если нет чувих, сюжет обычный: "Закурить не будет? Ах, не курим?" Хуяк - чувак с копыт. "Ребята, ваш..." Этак нехило послонялись, потом решили скинуться и нажрались в подъезде. Еле домой дотащился и сразу в ванную блевать. Она врывается в ночной рубашке, а я в пальто. "По стопам папаши? Лучше я сразу задушу тебя, гаденыш!" И сходу начинает душить, моим же, при чем, кашне. С трудом отбился. Она кобыла у меня здоровая. Бывшая партизанка.
- Ты дрался?
- Иначе б задушила на хер.
- С матерью?
Класс вскакивает с грохотом, они - с отставанием.
- Садитесь!
"Физик" со стуком бросает на стол кулак - крашенный под настоящий, но обитый до гипса. Открывает классный журнал, прищурясь, смотрит в сторону. Александр заранее прощается с жизнью, он понимает, что вызовут его, но физик тянет паузу, наслаждаясь сгущением ужаса.
- Пожалуй, начнем с ярко выраженных... гуманитариев... Андерс! Дневничок с собой извольте.
Ни слова из себя он выдавить не может, хотя урок учил. Шок онемения. И это - высшее общество? Там, внизу, откуда Александр ежедневно появляется, по крайней мере, с матерями не дерутся. Сопротивляться матери физически? Гусаров заявил однажды: "Мать - святое. Кто руку на мать поднимет, убью".
Гипсовый кулак припечатывает дневник.
- Итак?
Александр молчит.
- Долго будем играть в молчанку?
Он не отвечает.
- Ед-диница, - с оттяжкой произносит физик и возвращает изуродованный дневник. - Прошу, господин лирик!
Кол. Невероятно...
Адам утешает шепотом: "Переправишь на "четверку"".
- Следующей жертвой будет польский классик... Адам Мицкевич!
Никто не смеется.
Весь в черном, Адам излагает закон, берет мелок. Опираясь о стол протезом, физик с прищуром смотрит. Покрыв доску формулами, Адам выпутывается из хитрожопых дополнительных ловушек.
- От сына гуманитария не ожидал. Пять. А пожалуй, с плюсом!
Тишину нарушает Стенич, начиная аплодировать.
- Стенич! К доске...
Совершивший подвиг интеллекта, Адам сжимает виски: "Осыпает мозги алкоголь..."
На большой перемене исчезает.
И на следующий день.
И в среду тоже...
Куда?
* * *
Александр подпирает стену. Чинными парами по коридору проходят девочки. Под фартуками круглятся груди; это особенно заметно в профиль.
На ярком фоне снегопада.
Разогнав в сортире "курцов", проходит директор Бульбоедов, подмигивая: "Выше знамя!" и далее бросая кому-то из младших: "Не надоело в "китайский биллиард"? Руки из карманов!"
Из созерцания выводят "курцы" во главе с Колбенковым - самым сильным в классе.
- Эй! - Колбенков берет его за голову, но смотрит дружелюбно. Начинает сгибать. - Шею качаешь?
Не зная, что это наколка дня, Александр напрягает мускулы. Колбенков резко отнимает руки. Голова отлетает затылком в стену так, что коридор оглядывается на звук удара. Он упирается ладонями, чтоб не упасть. Хватает силача за ворот. Озарившись чистым счастьем, Колбенков срывает его руку.
- Что, ярко выраженный? Жить надоело, или как?
Но кулак застывает в воздухе. Плечом к плечу с Александром встает Адам - волосы мокрые от снега, рука под пиджаком на чугуне.
- В пизду их, Колба... - спасают силача "шестерки". - Колба? Любимчики ж директора? На хуй сдались...
С фиксацией презрения силач удаляется.
Звонок.
Адам поднимает крышку парты, отпадает на сиденье.
- Сейчас что?
- История.
- Тогда на дно души. Хорошо, остаканиться успел у гауляйтера...
- Где?
- Тут рядом. Сходим как-нибудь...
Еще во время незабвенной темы про восстание лионских ткачей "Историчку" плоско, но заслуженно прозвали "Истеричкой". Дама на грани сенильности, сегодня она упорствует с ударением на последнем слоге в слове "долл'ар". Все ложатся, давясь от хохота. Пока к доске не вызывают Стенича, который театральным своим голосом рассыпает перед Истеричкой и недоуменным классом целые груды этих орфоэпически фальшивых "долл'аров".
