Николай Наседкин - Казарма
И вот к полутора годам воинского стажа Кишка из трясущегося подонка, по первому требованию безропотно затирающего в умывальнике блевотину обрыгавшегося пьяного деда, превратился в такого липучего, наглого, злобного и изощренного угнетателя молодёжи, что мы просто диву давались. Приходилось Кишку даже время от времени урезонивать. Но он настолько преобразился, настолько сросся с новой своей шкурой, что порой огрызался на нас:
- Чё мешаете? Молодых не учить - вконец оборзеют, рогом перестанут шевелить... Нас-то учили!..
Между прочим, однажды, под дембель, я написал рассказ "Новенький", где одного из героев по фамилии Гандобин списал, можно сказать, с Зыбкина. Вот этот рассказ:
Новенький
В ротной каптёрке - жара.
От шинелей, парадок, сапог, сменных портянок и прочего солдатского добра, разложенного, развешанного и просто брошенного по углам - духота. Под потолком пылает лампа. Давно пора бы развиднеться, но зимние сугробистые тучи висят сразу за окном, и день никак не может заглянуть в заиндевевшее стекло.
Декабрь.
Дежурный по штабу уходит, а старшина 5-й роты Федоренко, дремотно щуря заплывшие жиром глаза, с минуту рассматривает новенького и скептически поджимает мясистые, словно у породистой деревенской девки, губы. Во взгляде его можно прочитать недовольство - то ли преждевременной побудкой, то ли внешним видом "пополнения".
Да и то! Новенький совсем не производит впечатления гренадера. Смотрится он малорослым, щупленьким - хилым. Шинель не по росту свисает с его пацаньих плеч, поношенная шапчонка накрывает всю стриженую голову и пригибает книзу уши. Глаза новенький имеет большие, голубые - девчоночьи. Вдобавок он, то и дело шмыгая курносым носом-пуговкой, каждый раз проводит по нему шершавым рукавом шинели и периодически поддёргивает под мышку скатанную в сверток парадку. И это, называется, он по стойке "смирно" стоит!
- Как кличут-то тебя, воин, Аникой, что ли? - усмехается старшина.
- Почему? - искренне удивляется новенький. - Акулов я, Алексей. Военный строитель рядовой Акулов.
- Ишь ты! Грозная у тебя, брат, фамилия, - констатирует Федоренко. - А ответь-ка мне, Акулов Алексей, где это твоя новая шапка может быть?
- Нету, - потупившись и краснея, тихо отвечает новенький, а потом с каким-то непонятным вызовом добавляет: - Мне и в этой хорошо.
- Ну-ну... Как говорится, дело хозяйское, - ставит Федоренко точку в разговоре и поднимается из-за стола. - Пойдём-ка, "хыщник", на место определяться.
Старшина показывает Акулову свободную койку на втором ярусе и удаляется в свою каптёрку-раковину. Только он начинает маститься на лежак додремать утрешнее, как звонит дежурный по части:
- Старшина, почему ваш участок плаца до сих пор не убран? Даю полчаса. Лично приду проверить.
Федоренко кладет трубку, в сердцах чертыхается и велит дневальному позвать новенького. Через мгновение Акулов перед ним.
- Товарищ старшина по вашему приказанию явился!
- Какой такой старшина, да ещё и святой, ко мне явился?
- Не старшина, а я, Акулов, рядовой, по-вашему, товарищ старшина, приказанию не явился, а прибыл!..
Повеселевший Федоренко хмыкает от удовольствия.
- Эк, брат, и накрутил ты! Вот что: дежурный по роте выдаст тебе метлу - срочно нужно подмести плац до третьего подъезда. Понял?
- Понял.
- Не "понял", а "есть"! - пытается быть жёстким старшина.
- Ну, есть.
- Э-эх, иди с глаз долой! Через двадцать минут проверю.
Федоренко наблюдает сквозь проталинку в окне, как Акулов выходит из подъезда и обозревает снежную пустынь плаца. Крупяной снег сыплет густо и настойчиво. Новенький опускает клапана шапчонки, левую руку упрятывает поглубже в рукав шинели, а правой перехватывает связку голых прутьев и принимается водить ею из стороны в сторону. Появляется полынья темного асфальта, но потом, пока Акулов дыханием пытается согреть руки, она прямо на глазах бледнеет, сужается и исчезает вовсе.
"Вот чудило на мою голову, - вздыхает старшина, - ещё и руки отморозит..."
- Свиридов! - кричит он дежурному по роте. - Отнеси-ка новенькому рукавицы.
Акулов торопливо натягивает солдатские трёхпалые перчатки и с удвоенной энергией принимается за дело. Снегопад словно пугается его натиска и постепенно стихает. Темная дорожка асфальта начинает расти...
Приближается время обеда. Сержант Свиридов берёт новенького на заготовку в столовую. Акулов бегом разносит по столам объёмистые огняные бачки с супом и кашей, прохладные чайники с киселём, стопки алюминиевых чашек. Теперь ему жарко, и он часто утирает пот со лба тыльной стороной ладони.
Появляется личный состав роты. Чумазые, в черных от солярки и серых от цемента рабочих бушлатах и телогрейках, воины-строители рассаживаются за длинные столы. Гомон, смешки, звяканье посуды смешиваются в сплошной гул. Акулов приглядывается к своим новым товарищам, стараясь угадать в них будущих друзей.
Он садится за последний стол, чтобы самому наконец основательно пообедать, и сразу чувствует во всем теле приятную усталость.
- Новый, что ли? - спрашивает его солдат в пригнанной и чистой форме. Какой призыв?
- Декабрьский, - охотно откликается Акулов.
- Салага, значит? Так-так... - многозначительно роняет сосед.
- Перестань, Гандобин! - одёргивает его сидящий рядом Свиридов. - Хоть за едой отдохни.
- А тебя колышет, да? Трогают тебя? - огрызается тот.
- Зануда! - машет сержант рукой и отворачивается.
Когда рота уходит, Акулов вместе со вторым дневальным сдает на кухню грязную посуду, моет столы горячей водой, подметает пол под ними и только потом идёт в казарму. Там он пристраивается на табурете у окна и намеревается заслуженно отдохнуть. Сразу вспоминается родимый дом, он видит мать, отца, братуху, слышит их говор...
- Акулов! К старшине! - прерывает его грёзы крик дневального.
Федоренко, уже отоспавшийся, находится в благодушном расположении духа.
- Слушай, брат, - доверительно говорит он новенькому, - приказано нам полы в казарме подраить. Что ты думаешь на этот счет?
- Думаю, мыть надо, - серьёзно отвечает Акулов.
- Как говорится, нет вопросов. Ведро и тряпку получишь у дежурного.
Казарма - размерами с добрый спортзал. Через час старшина проверяет работу: заглядывает, кряхтя, под койки, смотрит придирчиво за дверями, даже тумбочки от стен отодвигает - везде блеск и чистота.
- Молодец, "хыщник", получается! - одобрительно хлопает Федоренко солдата по плечу. - Теперь отдыхай.
Новенький опускается на табурет и вытягивает одеревеневшие ноги. Надвигается вечер. Казарма погружается в полумрак. В умывальной комнате утомительно капает из нескольких кранов вода. Все это нагоняет на Акулова вязкую дремоту...
Но вскоре вспыхивает свет. Воины возвращаются с работы. Казарма наполняется вдруг и сразу. В одном помещении гомонят и двигаются более сотни человек. Кто переодевается в чистую форму, кто спешит в умывальник. В одном углу уже слышится бренчание гитары, из другого доносятся всплески смеха, в третьем разгорается ссора...
На Акулова пока никто не обращает внимания. Он тихо сидит в своём углу и приглядывается с любопытством ко всему происходящему вокруг. На лице его светится улыбка. Уж очень ему хочется с кем-нибудь поговорить!
В 18 часов 30 минут личный состав роты направляется на ужин. Новенький садится за последний стол и только тогда замечает, что в соседях у него снова Гандобин. С кем, с кем, а с этим типом Акулову общаться что-то не хочется. Может, пересесть? Пока раздумья длятся, Гандобин вдруг хватает его кусок хлеба и перекладывает к своей чашке.
- Что это? - удивляется новенький.
-Чего-о-о? Много будешь жрать, плохо будешь спать! Усёк? - угрожающе обрывает сосед.
Сидящий напротив младший сержант тянется через стол, перекладывает хлеб на прежнее место и веско произносит:
- Слушай, Гандоба, отстань от парнишки. Усёк?
- Поду-у-умаешь! Скоро салагам и слова не скажи! - злобится Гандобин, но утихает.
После ужина, построения части и строевой подготовки наступает час личного времени. Акулов пристраивается в бытовой комнате и начинает подшивать свежий подворотничок на гимнастёрку. Он так погружается в это занятие, что невольно вздрагивает от неожиданного толчка в плечо. Над ним стоит Гандобин.
- Чё, оглох? На-ка, подшей мне сначала. Да пошустрей!
Новенький пару секунд смотрит широко открытыми глазами и молча склоняется над своим шитьём.
- Ты чё борзеешь, салага? - Гандобин вырывает из рук Акулова гимнастёрку и швыряет в угол.
Шум в бытовке мгновенно стихает. Одни Гандобина боятся, другие не желают связываться. Тех, кого он сам опасается, сейчас здесь нет.
- Ну-у! - взвинчивая себя, почти визжит он и бьёт Акулова кулаком в плечо. Раз, другой...
И вдруг рожу его обжигает хлёсткая пощёчина. Этот внезапный отпор так ошеломляет Гандобина, что у него отваливается нижняя челюсть. Он мгновение таращится сверху вниз на новенького и только собирается "взорваться", как раздаётся едкий голос старшины:
