Марк Поповский - Семидесятые (Записки максималиста)
30 июня
Газеты вышли с сообщениями на первой странице о том, что космонавты с корабля Союз-II чувствуют себя хорошо. А радио уже известило об их гибели. Мы не поспеваем за временем... Время иронизирует, время смеется над нами. Люди убиты, а тысячи ротационных машин продолжают набирать поздравительные заголовки...
Дочитал "Самопознание" Бердяева ("Опыт философской автобиографии"). Книга очень значительная. Кроме огромного исторически-познавательного и философско-познавательного материала, она послужит мне источником для книги о Войно-Ясенецком. И Бердяев, и В-Я. - оба аристократы по происхождению, оба демократы по убеждениям. (Они даже уроженцы Киева и ровесники.) Их реакция на революцию, Гражданскую войну и первые годы советской власти, очевидно, очень близка. Там, где мне не будет хватать данных о взглядах В-Я., я буду как возможный, весьма возможный адекват, приводить высказывания Бердяева. Конечно, характеры у них разные, но вера в изначальную свободу личности, высокое чувство достоинства и искренняя вера в Бога, очень их сближает. По существу, они оба эмигрировали: Бердяев был выслан в 1922 году, а В-Я. обратился во внутреннюю эмиграцию, постригшись в монахи летом 1921 года. И оба этого не хотели.
9 июля
Вестибюль Центрального дома литераторов. Много некрологов. За несколько дней умерли Геннадий Фиш, Константин Лапин и Линьков. Костя Лапин (51 год) высокий, красивый и добрый человек, бросился с Крымского моста в воду. Причиной самоубийства называют семейные трудности и неприятности (приемная дочь родила двух детей без мужа и забеременела в третий раз). Другой бы выгнал шлюху на улицу, а добряк Костя тянул, тянул, вот и надорвался. Но как бы ни плохи были дела в семье, главная беда была в том, что он просто не мог прокормить семью, как не может прокормить ее сегодня большинство честных и талантливых литераторов.
Начал большой очерк об академике-селекционере А. Мазлумове - "Сладкое и горькое". Хочу выбросить из души, из ума всякого внутреннего редактора. Надо преодолеть страх перед тем, что скажет редактор и что скажет герой. Это очень трудно, но без этого очерк превращается в мусор. Надо тренировать себя в преодолении страха.
10 июля
Мой двоюродный брат - житель Свердловска, искусствовед (так и хочется добавить по известному анекдоту - "в штатском").
- Ты ведешь дневник? Но ведь это опасно...
Его мечта (неосуществленная) быть доктором технических наук, копаться со своими "железками" и ни к чему "этому" не быть причастным. Голубая мечта так называемого порядочного мещанина. Увы, тоже неосуществимая. "Это" лезет отовсюду, оно - везде.
14 июля
Очень скверное настроение. Чувство, близкое к состоянию человека, которого душат. Перебрал бумаги в столе: отказы, отказы. Последнее полугодие - время полного застоя в моих литературных делах. Ничто не печатается, не разрешается. В кино, в трех газетах; в издательстве, в нескольких журналах лежат без движения мои сочинения, заявки. Последнее прибежище - Детиздат. Переиздание однотомника в будущем году кажется на этом фоне почти фантастическим. Балансирую на пределе возможностей, то одалживаю, то отдаю и снова одалживаю.
15 июля
Письмо из Рамони от фитопатолога Ираиды Васильевны Поповой (52 г.). И. В. показалась мне наиболее интеллигентной среди Рамоньского народа. Любит музыку, литературу. Общительна, полна доброжелательства.
Мы долго с ней беседовали и "споткнулись" на том, что английский ученый прислал ей письмо с просьбой прислать оттиск ее работы, а она не ответила ему, боясь "сношений с иностранцами". Я сказал ей все, что она заслужила. И вот ее встречная аргументация, занявшая половину письма. Привожу дословно:
"Не знаю, удастся ли мне преодолеть в себе это "духовное рабство", как Вам было угодно выразиться, но система (подчеркнуто Поповой - М. П.) моя прочная и надежная: служить интересам отечественной науки и, если мои действия могут хотя бы на йоту препятствовать этому, то я не могу называться советским ученым... Моя переписка с учеными социалистического лагеря носит свободный, дружеский характер и обходится без цензоров. В трудах же, которые должны отправляться в капиталистические страны, многое может быть прочитано между строк и неправильно истолковано. Нам известно много фактов из практики встреч с такими представителями, которые основной целью визитов считают отыскание негативных сторон, а потом афишируют в худшем свете все то, что видели, и тех, кто радушно и гостеприимно встречал их. Так было с французской делегацией 1956 г., с американской в 1964 г. и т. д. Поэтому здесь речь идет не о единицах, а о коллективе ученых и их престиже в целом. У меня на этот счет, как теперь модно говорить, логика железная, и, конечно, здесь менторство вряд ли поможет..."
Отличный документ для познания системы взглядов отечественных специалистов (ученых?) 70-х годов XX столетия. За одно ручаюсь: письмо искреннее.
25 июля
Читаем с Ли роман Владимира Максимова "Семь дней творения" (самиздат). История рабочей семьи Лашковых "революцией мобилизованных и призванных", "хозяев жизни", по которым жизнь в конце концов проходит всеми своими гусеницами. Полотно огромное - от первых дней советской власти до сего дня. По существу это роман-ретроспекция. Старые, измученные, больные люди глядят в свое прошлое, глядят с ужасом, удивлением, отвращением. Максимов отлично знает жизнь "простых". Когда герои пьют - чувствуешь, что автор пил с ними, когда самозабвенно работают, веришь, что и автор знает это чувство. Страшная книга, полная смертей, жестокости и сминаемых жизней. Ли вздохнула вчера вечером, прочитав очередную главу: "Как хорошо-то, Господи! А я думала, что в России уже и нет, кроме Солженицына, других писателей..." Книга прекрасная, и тем горше осознавать судьбу ее и судьбу автора.
1 августа
Несмотря на мое письмо, в котором я решительно рекомендовал воздержаться от приезда в СССР, американка Эдит Луцкер (Ида Соломоновна) все-таки приехала. Она прислала мне телеграмму, и я встретил ее в Шереметьевском аэропорту. Я сразу узнал ее среди толпы иностранцев, проходящих досмотр: маленькая полная женщина (несмотря на 68 лет, о ней никак не скажешь - старушка), с черными, лишь кое-где седыми волосами. Энергия и физическая выносливость ее поразительны.
Она буквально одержима во всем, что касается ее работы. Откровенно говоря, мне жаль ее - я не верю, чтобы даже с такой энергией она смогла получить у нас доступ к архивам Владимира Хавкина. Выступить с докладом о Хавкине на Конгрессе ей тоже не дадут, скорее всего. И все же нельзя не гордиться этой одержимой - именно такие изменяют мир. Двигают общество.
16 августа
Встретился и беседовал с Владимиром Максимовым. Я говорил ему об огромном впечатлении от его "Семи дней творения". Максимов был на этот раз спокоен, открыт. Может быть потому, что встреча происходила в близком ему доме. Всегда колючий, жесткий, он открылся доброй и отзывчивой своей стороной. На мой вопрос о реалиях его книги он доверительно рассказал о своей, как он говорит, "пестрой" жизни. Рабочий-строитель, сидел трижды (не по политической статье). Дважды бежал из лагеря. Последний раз при побеге его избили так, что в 18 лет тюремщикам пришлось его актировать. Сидел в "психушке" - лечили от запоя. Говорит об этом без всякой аффектации. Со смехом рассказывает, как его в 1959 году "покупали" на Лубянке. "Зачем вам эти встречи с иностранцами... Оставьте это, мы вам поможем..." Разговор был долгим. Максимов ерничал, грубил и в конце концов его отпустили. Но то была пора, когда беседу начинали с заверений, что "мы твердо держимся принципов Феликса Эдмундовича".
Володя владеет несколькими профессиями. Потому-то у него и герои держат в руках настоящее дело. Чувствуется в нем и христианин - явно воспитывает в себе терпимость, хотя по его ожесточенной натуре ему терпимость эта дается тяжело. Сказал, что христианин, по его мнению, человек действия, и то, что сейчас многие интеллигенты русские ушли в веру, вовсе не означает их отхода от общественной деятельности. Об интеллигенции конформистского толка говорит зло. Тут и христианство ему не помогает. В 1956 году эти "жирные" охотно подписывали и покрикивали на собраниях. "Протестантизм" тех либеральных лет только наращивал им политический капитал. Обстановка фронды самая комфортная для этих приспособленцев, которые хотят, чтобы их не только хорошо кормили, но и уважали. Теперь они разбежались по углам. Максимов, однако, выделяет в среде интеллигенции тех, кто выдержал испытание страхом и голодом. Верит, что такие есть и их будет еще больше.
В. Максимов попросил дать ему мою книгу о Вавилове. Очень оживился, когда я сказал, что перерабатываю рукопись, чтобы показать ВИНУ Николая Ивановича. "Это очень важно, показать вину крупнейших деятелей интеллекта. Это важнее, чем показать их как жертв режима", - сказал Максимов.
Рукопожатие у Максимова очень крепкое. Его рука сильная, твердая, хотя изуродована. Ее раздробили после очередного побега из лагеря.
