Николай Почивалин - Юность
Наташа побледнела. Старик, охнув, прирос к табуретке. Кузнецов поднялся, зажав в руке пистолет.
И вдруг осененная догадкой Наташа коротко бросила отцу:
- Туши свет, отпирай, скажи - дочь с мужем.
Тоном, не допускающим возражений, показала лейтенанту на свою кровать:
- Ложитесь мигом! Одежду под подушку.
Все это произошло в какие-то секунды. Девушка сбросила платье в тот миг, когда погас свет.
В дверь грохотали.
- Иду, иду, - ворчливо отозвался старик и, кряхтя, долго возился с запором.
Резкий луч электрического фонарика золотым столбиком уперся в стену. Немцы - их было трое - внимательно осмотрели комнату, - Чужой есть?
- Нет, господин хороший, никого нет, - ответил старик. - Я да вон дочка со своим мужиком спит.
Долговязый немец подошел к кровати, осветил лица лежащих. - Кузнецов всхрапывал, девушка сонно приоткрыла глаза, глубже укрылась одеялом. Мелькнула смуглая девичья рука, глаза долговязого похотливо забегали.
- Встать!
Кузнецов не пошевелился.
- На ухо тугой, - поясняя, старик дергал себя за ухо, торопливо повторял: - Не слышит, говорю, глухой. С измальства так...
Едва гитлеровцы ушли, Наташа соскользнула с кровати.
- Поспите немного, а утром отправитесь, Сегодня больше не придут.
Разбудили Кузнецова рано утром - за окном еще только занимался рассвет. Молочный туман обволакивал землю, гасил побледневшие звезды.
- Вставайте, муженек, - улыбалась Наташа. - Пора.
Чувствовал себя Кузнецов отлично, он отдохнул, боль в ноге утихла. Через несколько минут, одетый в широкие неглаженые штаны, просторную рубаху, в помятом картузе, он совершенно не был похож на офицера.
Сердечно попрощавшись со стариком, Кузнецов с Наташей отправились в путь.
В лесу было тихо, свежо. На траве лежала тяжелая роса, влажно блестели листья.
Шли молча. Лейтенант шагал вслед за Наташей и думал о том, какие неожиданные случаи готовит жизнь.
Ему предстояла неведомая, может быть, полная опасностей дорога, но было легко и радостно от сознания, что на родной земле живут честные, гордые люди, и в неволе верные своей Родине.
Потянуло речной свежестью, вскоре узкая лента реки блеснула между сырыми стволами деревьев. Вода в речке в этот ранний час казалась синей.
- Какая синяя!
- По утрам всегда так. Мы ее так и зовем - Синяя речка.
Вскоре девушка остановилась.
- Вот тут и перейдете - тут мелко. А там - прямо да прямо. Верст через двадцать будет село Алексеевка.
Зайдите в крайний дом, у самого овражка, спросите Гордеевых. Скажите от нас. Это наш дядя. А это вам на дорогу.
Девушка протянула Кузнецову небольшой, туго набитый сверток.
Лейтенант взял сверток в руки, посмотрел в ясные большие глаза девушки и почувствовал, что ему грустно расставаться с ней.
- Что же, Наташенька, до свидания. Спасибо вам за все - за жизнь спасибо! - и, решившись, крепко прижался губами к смуглой руке девушки.
Наташа зарделась.
- Ну, что вы, сердиться буду!
Она отняла руку, улыбнулась и пошла назад. Потом обернулась, помахала платком и исчезла среди зарозовевших под первыми лучами стволов.
- Вот и все, - говорит Кузнецов. Он зажигает папиросу, приподнимается на локте. - Как сейчас, перед глазами стоит. Помирать стану - не забуду!
- Слушайте, лейтенант, можно об этом написать?
- Как хотите, - уже равнодушно говорит Кузнецов и устало опускается на кровать.
В коридоре сталкиваюсь с комиссаром.
- Как беседа, состоялась?
- Да, конечно.
- Разговорились, значит? - комиссар немножко удивлён.
- Отлично разговорились. Спасибо вам. Чудесный у вас народ!
- Народ! - улыбается комиссар. - Золотой народ, советский!
7
Машенька разбирает почту.
- Прохорову, Прохорову, Прохорову... Пять штук - получайте!
Письма все из частей: с овальными штемпелями полевой почты. Очерк "Девушка с Синей речки" неожиданно для меня получил одобрение читателей. Сказалась тут, конечно, и помощь Метникова: по его замечаниям я дважды переписал очерк заново. Нынешние письма, как и семнадцать других, полученных в последние дни, - отклики солдат. Содержание писем самое разное. Это и бесхитростные, трогающие сердце похвалы - "ловко написано", и вопросы, где живет девушка с Синей речки, что сейчас с ней, и просьба сообщить адрес лейтенанта Кузнецова. К сожалению, летчик уже эвакуирован.
- Довольны?
- Очень доволен.
- Тогда, - Машенька помахивает желтым конвертом, - премирую вас! Почерк женский. Обратный адрес...
Выхватываю письмо. Торопливый, разбросанный почерк Оли начинает звучать живым голосом.
"Здравствуй, родной!.."
Не знаю, как кто, а я люблю читать письма наедине.
Набрасываю полушубок, выхожу на крыльцо.
На улице тепло. С крыш падают тяжелые капли, нетнет да грохнется, сверкнув на солнце, стеклянная морковина сосульки.
"...как долго идут письма! Знаю, что нельзя, а хочется знать, где ты. Западный фронт большой. Я иногда смотрю на карту, найду какой-нибудь городок, о котором никогда не слышала, и думаю: "А может, ты здесь?"
Новый год встретила невесело: тебя нет. Вечер у нас был, но мне пришлось уйти. Похварывает мама - надо быть с ней. Сейчас ей получше. Она тебе передает привет.
Ты спрашиваешь, что нового в городе? Да ничего, Сережа. Мы живем вашими новостями. День начинается сводкой, кончается сводкой: что на фронте? Наши заводские помогают вам неплохо: задания перевыполняем.
Иногда пройду по цехам, и такая меня гордость берет!
Женщины, девчата, очень много ребят, почти мальчишек, - а как работают! Ты прав, Сережа, - чудесные у нас люди!
Знаешь, я только сейчас начинаю понимать, что такое война. Появился у нас на заводе новый работник. Макаров его фамилия. С первого дня был на фронте, потом ранили, вот он к нам и попал. Пошли мы вчера с ним в горком, он по дороге и говорит: "Знаете, Оля, у меня семья погибла". Представь себе, у него была жена, маленькая дочка, и в первый же день войны они погибли под бомбежкой. Так мне его жалко стало!.."
- Письмо читаете? - Да, письмо.
Пресс тяжело поднимается по ступенькам, становится рядом. Лицо у него расстроенное, Он ловит ладонью каплю, растирает ее.
- Гуария убили, - негромко говорит он, - Как убили?!
- Так, убили. В атаке...
Созывается внеочередное совещание.
Мы сидим, тесно прижавшись друг к другу, подавленно молчим. В сторонке сидит сумрачный Кудрин.
Пресс ходит по комнате, изредка останавливается, суховато говорит:
- Я предупреждал: не геройствовать!.. Толку от такого геройства мало, вред - большой... Учитесь владеть лучше своим оружием - пером... И не забывайте, что это - оружие!.. Принимать участие в боевых действиях без прямой необходимости запрещено. Все!
Слово берет Левашов.
- Я чувствую себя особенно виноватым в происшедшем. Мне надо было после командировки поговорить с вашими работниками... Рассказать, почему я принял участие в атаке... По-товарищески предупредить, что я, кадровый военный, участвовал в боях и раньше. Ничего этого по ложной скромности не сделал. Очень тяжело брать на себя такую вину...
- Сделанного не поправишь, - хмуро говорит Кудрин. - Войн без жертв нет.. Другое дело, чтобы их было меньше... Я, товарищи, думаю вот о чем. Мы все нэ только журналисты, но прежде всего солдаты. В любой день, в любой час может сложиться такая обстановка, -когда ручку нужно менять на винтовку... А все ли умеют ею по-настоящему владеть? А автоматом?.. Занимаясь газетой, мы все должны хорошо научиться пользоваться оружием.
- Правильно, - поддерживает Левашов. - Я помогу.
- Но соваться без дела под пули. - продолжает Кудрин, - конечно, нельзя. И правильно редактор запрещает!
- Мальчишка, совсем мальчишка, - горестно говорит Пресс. Он трогает свой ершик и уже другим, будничным тоном распоряжается: - Давайте за работу. Левашову и Грановичу выехать сегодня в части...
Работа не клеится. Машинально читаю статью, что-то правлю, а сам словно отсутствую. В смерть Гуария не верится. Вот-вот, кажется, поправляя на курносом носу очки, он войдет, удивленно оглянется и спросит: "Вы что же раскисли, как римляне после первого поражения?.."
Ужинаем в этот раз неохотно. Пресс остается писать передовую на завтра, Кудрин и Левашов ушли в политотдел. Разогретые консервы - наша любимая капуста со свининой - остаются почти нетронутыми.
Метников теребит подросшие рыжие усы, разглядывает вилку.
- Жил человек и - нет человека. Диссертацию писал... А мать - старушка. У нее только и свет в окошке был, что Мишенька...
- Давайте вместе с письмом пошлем и денег, - предлагает Гранович.
- Это дело, - оживляется Метников. - Пока пенсию установят.
Машенька благодарно смотрит нд Грановича, тот ловит ее взгляд, светлеет.
- Денег на себя мы почти не расходуем. В военторге покупать нечего, некоторым из нас их некому и посылать.
Вообще нигде так мало не значат деньги, как на фронте.
