Андрей Белый - Памяти Александра Блока

За время, прошедшее с раннего кипятка до появления Блока, у меня уже составился обширный круг знакомств в этом хаотическом и непрерывно текущем миру. Некоторые знакомства завязались еще внизу, в приемной у следователя. Покуда Блок, растянувшийся на нашей койке, дремал после бессонной ночи, я присел к столу, за которым сидело несколько политических. Это были все левые с-ры, рабочие и матросы; которых в эти дни арестовывали десятками. Они уже знали, что и я арестован в связи с измышленным заговором левых социалистов-революционеров, и естественно заинтересовались также и моим знакомым, только что поселившимся в моем углу. Я назвал Блока. Трудно передать их изумление когда они услышали это имя. - Не может быть! Не может быть!-все повторял моряк Ш., годами сидевший в тюрьмах дореволюционных и уже успевший познакомиться и с тюрьмами революционными.Впрочем, все может быть,-прервал он самого себя:-только знаете это фактик не только биографический, но и исторический! Матрос Ш. сам был немного литератор, он подробно изучал историю революционного движения среди моряков и даже кое-какие результаты своих исследовании успел напечатать. Другие товарищи его не так быстро справились с подвернувшейся им трудной задачей. - Но позвольте, однако, товарищ,-обратился ко мне один из рабочих:-ведь товарищ Блок сочинил "12"-так? - Ну, конечно. - А это вещь какая: революционная или контр-революционная? - Думаю, что революционная. - Как же революционная власть может товарища Блока сажать на Гороховую? Я предпочел ответить вопросом: - А вы-то сами, товарищ, революционер или контр-революционер? Он улыбнулся, радуясь наперед моей легкой победе над ним: - Ну, уж вы меня не обижайте: и без того обидно. - То-то!-сказал я. - То-то!-повторил он, и все весело засмеялись кругом. Между тем, весть о том, что здесь известный писатель Блок, уже успела облететь обе камеры и вокруг нашего стола собралась целая куча народу. Многие спрашивали, где он, и на цыпочках подходили к койке, на которой он дремал чтобы взглянуть на него, и снова отходили в раздумьи, односложно делясь своими впечатлениями. Не все они знали о нем раньше, хотя бы по наслышке, многие только слышали о нем и уже совсем не многие читали его. Эти последние были почти исключительно политические. Но всем было как-то отрадно знать, что вот здесь, на этой "Гороховой два" вместе со всеми "известный писатель" и, взглянув на него, все уже потом с участием, которое сохранилось к нему весь этот день до самого его освобождения, подходили к нему, чтобы как-нибудь выразить свое доброе чувство. Очевидно, сам внешний облик Блока внушал всем, что именно таким должен быть собою "известный писатель", и что это человек, во многом отличный от других. Покуда А. А. дремал, я оставался героем всей камеры. Но вот он очнулся и подошел к нам. Немедленно завязался диспут. Затеял его бывший кавалерийский офицер С., и вот по какому поводу. С. прославился на войне необыкновенно лихим набегом в глубокий тыл германского расположения. Об этом подвиге в свое время писали во всех газетах, а фотография героя обошла все иллюстрированные приложения. С. считал себя поэтому большой знаменитостью и, знакомясь с кем-нибудь из арестованных, он произносил свою фамилию с гордостью, ожидая как будто немедленного изъявления преклонения и восторга. Но, конечно, мало кто знал так точно хронику войны, и в большинстве случаев лихому кавалеристу приходилось самому как-нибудь заводить разговор о войне и о ее героях. Внимание, которое привлекал к себе Блок, пришлось ему не совсем по вкусу. Когда Блок подошел к нашему столу, С. немедленно представился: - Какова ирония судьбы!-сказал он.-Моя фамилия С.- повторил он. Блок промолчал. - Вы может быть слышали о деле... и он назвал какое-то число 15-ro года, и тут же еще раз рассказал про блестящий подвиг, им совершенный. - Так вот я говорю: как будто бы нам с Вами место не здесь, а на самом деле-как раз наоборот, и я всем это объясняю, хотя и никто не хочет согласиться. Ведь социализм- это что? Равенство, так?-Равенство! Ну, так значит ни у кого никаких знаков отличия быть не должно. Вот у меня забрали полученного мною, не скажу, чтоб не по заслугам, Георгия и совершенно справедливо! Вот Вы пишете стихи и пользуетесь заслуженной известностью-это тоже своего рода Георгий, значит забрать Вас! Блок спросил его: - А Вас разве за то арестовали, что Вы отличились на войне? - За то или не за то-моя фамилия С., и в этом все дело. - Ну, батенька,-сказал один из моряков социалистов-революционеров.-И мнение же у Вас про социализм...-и он энергично начал характеризовать прежнее офицерство, войну и ее прославленные подвиги. Блок заступился за кавалериста, на которого начали уже наседать со всех сторон: - Вы к нему несправедливы,-сказал он,-существует и такое представление о социализме. Еще большой вопрос, какое представление о нем победит в жизни. Он повторяет не только белогвардейские слова, но и слова некоторых из социалистов. - Такой социализм наш худший враг,-сказал моряк Ш. - Однако,-возразил А. А.-вот же Вы говорите это не на свободе, а в тюрьме. - Верно, Александр Александрович, Вы правы. Товарищ С. не так уж глупо рассуждает! - Однако,-обратился ко мне А. А.:-Шигалевщина действует: и прямо, и навыворот. Приближался час обеда; все разбрелись к своим койкам составлять "пятерки". Дело в том, что обед заключенные получали не каждый в отдельности, а сразу пять человек в одной большой деревянной миске. Заключенным самим предоставлялось разбиваться для этого на партии по пяти человек. Приходилось отказываться от "буржуазных" привычек. В Блоке, только что узнавшем про обеденные порядки, боролись привычная брезгливость с сильным аппетитом. - А Вы будете обедать?-спросил он меня. - Да, я думаю, как все. - А знаете, было бы хорошо с этими настоящими товарищами,-сказал А. А.:-они все какие-то чистые. Это, действительно, было так. Среди пестрой массы арестованных политические отличались не только выражением своего липа, но и поразительной чистоплотностью. Арестованные моряки и рабочие, между тем, уже взяли нас, неопытных "интеллигентов", под свое покровительство. К нам подошел моряк Ш. - А Вы все еще ни к кому не пристроились? Хотите к нам, А. А.? - Если можно... Мы стали в очередь, и Ш. начал подробно объяснять Блоку, почему он рад видеть его здесь: - Писатели все должны видеть своими глазами. Кто сможет сказать, что он пережил русскую революцию, если он ни разу не побывал в Чрезвычайке. Вот теперь Вы и с этой стороны увидели дело. - Но с этой стороны я никогда не хотел видеть революцию,-возразил Блок. - Значит, Вас интересует только парад!- Нет, не парад, - снова возразил Блок:-а настоящая правда, здесь разве она есть? Они явно не понимали друг друга и говорили о двух разных правдах. Блок с усмешкой обратился ко мне: - Вот Вам случай пофилософствовать по-настоящему. Но философствовать нам в данную минуту уже не пришлось. Уже суп был налит в нашу миску, мы получили каждый по куску хлеба и по деревянной ложке и вернулись к нашему столу. У всех нас были кое-какие собственные запасы, и мы выложили их тут же на стол. Затем мы приступили к исполнению обряда: каждый по очереди опускал ложку в миску, на дне которой плавали кусочки конины, и, проглотив свою ложку супу, дожидался, пока очередь снова дойдет до него. Все мы, очевидно, были одинаково "деликатны", и, когда миска опорожнилась, вся конина оказалась в неприкосновенности на дне. - Эх, деликатные вы!-сказал рабочий П. и тут же взял газетный лист, оторвал от него пять лоскутов бумаги, достал свой перочинный нож и стал накладывать каждому по равному числу кусочков мяса. Блок раскраснелся от горячей похлебки; вся обеденная церемония, видимо, привела его в хорошее расположение и, с трудом разжевывая жесткую конину, он начал шутить: - Зачем же Вы, товарищ П., себе тоже положили на бумажку, могли бы свою порцию оставить в миске. - Нет, это уже оставьте! По-товарищески, так по-товарищески, чтоб всем было одинаково... Обед кончился. Большинство арестованных растянулось на койках. К Блоку подошел хорошо одетый господин и, поклонившись, торжественно произнес: - Позвольте представиться! Ваш искреннейший почитатель!-Начала их разговора я не слышал; А. А. убедил меня расположиться посвободнее на койке, и я задремал.

Когда я, приблизительно через час, проснулся, господин с хорошими манерами, прислонившись к столу, все еще беседовал вполголоса с Блоком, сидевшим на краю койки у моих ног, или правильнее, господин все еще продолжал говорить, а Блок молча его слушал. - Понимаете, Александр Александрович,-говорил искреннейший почитатель Блока:-для меня между внешним видом книги и ее внутренним содержанием дисгармония немыслима: переплет-это как бы аккомпанимент к стихам. Ну вот, например, "Ночные часы"-Вы понимаете, как трудно подобрать тон кожи; иль решить вопрос: одноцветный корешок или же под цвет обреза. Совершенно ясно, например, что "Ночные часы" не допускают золотого обреза. Да, но какой же? Наконец я, остановился на голубовато-синем. Знаете, такого цвета, как плащ; у Мадонны Леонардо. Вы согласны со мной, Александр Александрович?. - Да, разумеется. - Ах, Александр Александрович, если б Вы знали, что для меня значит: "Не жаль мне дней, ни радостных, ни знойных, ни лета зрелого, ни молодой весны"!